МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ, 1932, книга 12, с. 79-84
ЕЖЕМЕСЯЧНЫЙ ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ,
ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЙ
И НАУЧНО-ПОПУЛЯРНЫЙ ЖУРНАЛ ЦК ВКП(б) И-ЦК ВЛКСМ
Девушки опустились к Днестру. Несли ведра на коромыслах. Одна обернулась. Что-то оказала. Девушки обернулись. Опустили ведра. Смотрели на другой берег реки. Потом пошли. Шли и смотрели на другой берег реки. Девушка вылила ведро. И опять побежала к реке. Долго набирала роду, медленно шла и опять опрокинула ведро.
С разных сторон, с пригорков, подходили к Днестру.
Одна убежала, исчезла. Но скоро вышла другой стороны, стояла на берегу и повязывала голову красным платочком. Она смотрела на другой берег реки. На другом берегу стояли люди без ведер. Смотрели на тот берег, на ведра, на красный платочек.
Видят — к реке подходят военные.
Девушки замечают военных.
Быстро наполняются ведра.
Военные не торопягся, идут.
Девушки не хотят встречи.
Расходятся.
На реке никого нет.
Военные идут медленно. И людям, стоящим на левом берегу, донеслось обрывистое, стиснутое расстоянием:
Ду-ня, Ду-нечка, комсо...
Военные обернулись. Взбежали на пригорок.
На реке никого нет.
Нет и девушки, повязывавшей голову красным платочком.
Мост двумя громадами, оторванными друг от друга, повис над рекой.
Вода омывает ржавчину. Торчат из воды остатки вагонов и потопленных пароходов.
На левом берегу удочки, — краны удят потонувший металл. Мост с советской стороны доходит до половины реки. Мост величав и свеж новой покраской, зеленой, как петлицы пограничника.
Готов к открытию... Вот-вот загудит металлическим гимном, когда пронесутся составы.
Но рельсы давно забыли о блеске. Между ними проросли заглушенными дорожками сорняки.
В окно вагона смотрит степь. Степь не ровная, как ковер, а похожая на застывшее море под ветром.
У окна — старый еврей, потертый и сморщенный, как и его чемодан, покрытый слоем багажных квитанций за разное время, на разных языках.
Старик рассказывает историю о том, что ему необходимо быть в Бессарабии: у него в Бендерах пять дочерей. Для того, чтобы попасть в Бендеры, ему нужно проехать через всю Европу. И его Бендеры не так уж далеко: если бы поезд повернул на ветку, заросшую сорными травами, если бы не был взорван мост через Днестр, если бы не было молдавских пограничников и румынских кордонов,— он через несколько десятков минут купался бы в об'ятиях пяти дочерей.
Но то, что так близко, бесконечно далеко.
Бегут рельсы...
На румынской стороне, на правом берегу, остатки моста погружены в воду.
В апреле девятнадцатого года поезд, проходивший мост, замедлил ход.
Поезд, набитый людьми, припасами, свалился в Днестр.
Мост взорвали французские летчики.
У моста румыны расстреливали сопротивлявшихся бендерских железнодорожников, с платформы обстреливавших оккупантов.
Румыны при расправе выкалывали глаза машинистам, обливали тела керосином.
Днестр стал братской могилой для тех, кто вел поезда, кто вел борьбу.
У моста одна из туманнейших ночей девятнадцатого года скрыла переправу кучки партизан-бессарабцев. Обмотали весла тряпками. Бесшумно высадились на бессарабском берегу. Обезоружили часовых, захватили спящий кордон.
Донесение: «5 часов упра. Переправа совершена удачно. Румынская застава взята без выстрела, часовые других постов спали и также сняты. Направившаяся цепь из 40 штыков в сторону вала Бендерской крепости заставила последнюю выкинуть белый флаг о сдаче. Другой небольшой отряд захватил вокзал, откуда без всякого боя бежали жандармы и румынские солдаты».
Пятнадцать партизан, вооруженных бомбами, ворвались во французские казармы. Зуавы сдавались в плен. Секретарь бендерской сигуранцы Понеско молил о пощаде. Телеграф выстукивал миру...
Утром, сквозь спадающий туман .французы увидели разбросанные по городу горсти победителей, поняли трусость румын, выкинули над крепостью боевой флаг. Батареи открыли огонь.
Подкрепления не было. Под прикрытием «максима» партизаны отходили. .Последними пустились вплавь бойцы Мишин, Торговцев и Степкин. Стреляли румыны, французы, обступившие берег. Вот один нырнул... навсегда. Другому пуля раэдробила руку. В окровавленных волнах тонул.
Мишин схватил его. Вынес на берет и полз с ним к оставшимся товарищам.
Мост — величавый свидетель того, как добросовестно присоединилась «дочка» Бессарабия к «великой матери» — Романия Маре.
У моста, на той стороне, дом румынского кордона. Над ним развевается флаг «великой Румынии» — красного, желтого и синего цвета.
Красный цвет означает «кровь, пролитую за объединение Румынии»; желтый — «да здравствует хлебороб»; синий цвет — «наше правительство чисто, как небо голубое». Древности смотрят в Днестр. Курган шведский. Лагерь Карла XII, бежавшего после битвы под Полтавой с остатками разбитой армии. Землянки. Камни. Могила Мазепы. Памятник Карлу.
Турецкие курганы. Вершины кажутся снесенными. Искатели кладов разрывали курганы. На этом кургане была раскинута палатка Потемкина, когда российские войска обложили крепость, занятую турками, старинную бендерскую крепость.
Целый день со стороны крепости несутся протяжные звуки. Занимаются военные румынокие оркестры,— можно подумать с целью усыпить однообразными звуками наших пограничников.
Наверху, у кордона, по плацу, огороженному сквозным забором, бегают с винтовками заводные механические куклы, румынскме солдаты.
Древности смотрят в Днестр.
Когда на левом берегу праздновалась одна из годовщин Октябрьской революции, в Бендерах на берегу горел маслобойный завод. Его подожгли для того, чтобы пламенем возвестить о том, что Бессарабия знает и помнит этот день.
За крепостью, за курганом, — Бендеры.
Румыны переименовали Бендеры в Тигины. С нашего берега видны окраинные улицы Бендер.
Улица Протягайловка.
Агент сигуранцы разгоняет толпу — гражданам запрещается смотреть на советский берег.
Жизнь города воспринимается как замедленная с'емка, как чертеж по стеклу. Но изредка с'емка ускоряется.
Выстрелы и крики. В городе что-то происходит. Бегут капралы и венские полицейские — особые блюстители порядка Выстрелы. По Днестру замелькали шапочки.
В городе паника. Полиции показалось, что наступают большевики... Рабочие швейной мастерской выгоняли штрейкбрехеров... В городе паника.
Вошло в поговорку: «Достаточно появиться на Днестре трем русским красноармейцам, как они в Бендерах превращаются в сто, в Кишиневе — в полк, а в Бухаресте — в армию».
Ночью, когда так отчетливо слышен гулкий бендерский вокзал, паровозные гудки и шум экспресса Бендеры—Кишинев, наши пограничники услышали «Интернационал». Гудки заглушали гимн. Но «Интернационал», неожиданно возникший в тишине, над рекой, все возрастал. «Интернационал» унес шум экспресса.
Это пели бендерские железнодорожники, эвакуируемые насильно из Бендер. Это пел провожающий перрон.
На месте снесенных зданий железнодорожных мастерских румыны строят ангар.
Громады моста нависли над рекой.
«Заходить в воду и плавать разрешается только на одну четверть реки, считая от последнего прилива», так значится на доске, прибитой к бревну.
— А какая она четверть будет, кто ее считает, раз я на две четверти нырять привык — сказал человек и оторвался от бревна.
И как будто все это не на Днестре, а на Клязьме и еще несколько взмахов — и будет он на том берегу, разляжется на песочке, повернет навстречу солнечным лучам свой зад...
Но нет, плывет обратно, садится на бревно и смотрит... повезло румынам… греются на песочке.
Шествует капрал. Не в трусиках, а в полной форме. За ним денщик. На плечах денщика — жена капрала в купальном костюме.
Денщик бережно сносит ее в воду, чтобы не напоролась на камешек.
Барахтается и визжит на весь Днестр, оглашая Румынию и Советский союз, капралова жена.
Место купания и пляж обтянуты канатом.
Каждый купальщик только тогда может войти в днестровские воды, когда предъявит пикету входной билет от кестуры полиции.
Иметь при себе «багаж» и чистое белье воспрещается.
Громко смеяться — воспрещается.
Плыть вразрез течения — воспрещается.
Капрал стоит на берегу.
Рыбы не считаются с четвертью реки, считая от последнего прилива. Рыбы в реке не знают своего подданства.
Нет, не сорвешься с удочки, пойманный «перебежчик» Зажарят тебя в советской кастрюльке, и будешь ты вторым желанным блюдом в серабкопской столовой.
Кто выудит вас из Днестра?
С зари рыбацкие артели на реке.
Работают молча. Тишину охраняют пограничники. А в глубокой тишине и улов большой.
На правом берегу, у кустов, лодка. Человек забрасывает удочки и ждет. Изредка смотрит на советские лодки. Бьется рыба на ладонях. Извивается и блестит. И как бы хвастается рыбак — пусть, мол, позавидуют в Бессарабии.
Человек на правом берегу то смотрит на воду, то озирается. Тишина рвется окриком. Человек не смотрит на удочки. На берегу румынские пограничники. Как будто хочет спрятаться на дне своей лодки. Медленно поднимает голову.
Клюет.
Смотрит на румын. Клюет.
Ему что-то кричат.
Дергает. Снимает рыбу. Выскакивает из лодки. Протягивает рыбу. Румын хватает. Рыба скользит.
Румын размахивается. Человек нагибается. Его шапка летит в воду. Опускается в лодку. Достает удочки. Румын ломает и кидает в Днестр. Человек боится удара.
Рыба билась каждой своей точкой, но вот ударила в последний раз землю.
Человек отскочил. Румын расхохотался Человек вытащил лодку, взвалил ее на себя и пошел За ним следуют румынские пограничники.
Все это видят рыбаки на левом берегу. Знают имя человека, понесшего лодку. Когда-то рыбачили вместе на Днестре. Но его дом на том берегу, и он остался там — в своем доме, со своими удочками.
Рыбачили вместе годами, и вот пошли годы, когда также ежедневно видят друг друга, удят на разных берегах и молчат.
Видят... закуривает. Тогда достают кисеты. Курят и смотрят.
Но ему там удить воспрещается. Ловля рыбы в Днестре румынам запрещена. Он нарушил запрещение. Плывет шапка, плывут удочки. Плывут рыбы. Клюет.
— Товарищ, давай покурим папирос — раздается с румынского берега.
— Большевич.
Нет ответа, хотя товарищ большевич хорошо слышит.
Ночью румыны разговорчивы и крикливы. Ночью часто кричат румыны нашим пограничникам.
Охраняют демаркацию и орут песни. Орут со страха, голосом обнаруживая себя. Чтобы не наткнулся нарушитель. Обошел.
А часто ночью же, когда на реке ничего нет, только теплый месяц ныряет в облачной зыби да шуршат днепровские сады, раздается с реки всплеск и сдавленные крики: «Товарищ, помоги!» Выстрел.
Шпион ли это или человек, спасающийся от преследования румынской сигуранцы... Товарищ смотрит в темноту. Последний всплеск. Товарищ слушает тишину. А если пуля шальная, случайная, направленная румыном так, от скуки, просвистит и заденет, все равно не будет стрелять товарищ — втянет в себя голову, но ни одна советская пуля не будет на той стороне реки.
Рядовой Попа, родом из Галаца, вышел из воды. Шел голый по советской земле. Пока не встретился с пограничниками.
Попа молчал и только кивал головой. Пограничники покрыли его шинелью. На заставе Попа сел в угол. Дрожал и молчал.
— Товарищ начальник, разрешите прикурить, — обратился красноармеец к начальнику заставы.
— Ты вот и ему скрути бумажку. Попа перестал дрожать.
С нескрываемым изумлением смотрел на красноармейца, на первого человека, которого увидел на советской земле.
Завопил телефон.
Начальник заставы позвал Попу, показал из телефон и сказал только: «Сержант Гольванеску».
Попа подошел к телефону. Вытянулся и отдал честь
— Рад стараться, домну* сержант,— скгазал он в трубку и как бы сам испугался своего голоса.
* Домну – господин.
— Сейчас же отправляйся назад — получишь наряд, дурак.
— Рад стараться, домну сержант, но назад я не пойду.
— Так ты не переедешь?
— Так точно, домну сержант. Попа отошел от телефона. Смотрел на начальника, что-то желая сказать, но сел молча на свое место и смотрел то на начальника, то на краспоармейца, затаив что-то.
Тогда улыбнулся начальник, а красноармейцы хохотали по-наспоящему...
Попа, усталый, изнуренный, не знал, плакать ли ему, улыбаться, отдавать ли честь. Попа, рядовой родом из Галаца, не знал, что между СССР и Румынией не протянуты провода, что над ним подшутили ребята из комендатуры, знающие по-румынски, а главное — то, что его ответами остались очень довольны.
Попу отвели в помещение для арестованных перебежчиков — своеобразный карантин для всех перешедших Днестр.
Его встретили люди, проводящие здесь свои первые часы и недели в СССР, до тех пор, пока не выяснят их личности и что заставило их перейти Днестр.
Попа встретил здесь таких же, как и он. Встретил и румынских пограничников. Все они, охраняя Днестр, слишком внимательно следити за жизнью советского берега.
Читали лекции, давали подзатыльники, пощечины, особенно тем, кто не принадлежал к великой нации румын.
В одну из зим, в день протеста против захвата Бессарабии румынскими оккупантами, в пограничный город Тирасполь пришел взвод из румынских перебежчиков, солдат, капралов и даже сержантов.
Шли строем. Впереди сержант нес красный флаг. На митинге говорил по-румынски и стова его были обращены против тех, кем он был сам недавно.
В первые ночи, на койке, на новом месте, Попе казалось, что его все еще омывают днестровские волны, плещет вода, вот и его настигнет пуля, вот-вот разздастся звонок, и он услышит голос сержанта Гольванеску.
Гольванеску бьет всегда одной рукой в нос, Гольванеску...
Попе кажется, что его гонят по кругу, заставляют залезать и вылезать из-под койки; из его рта, ушей идет кровь.
Не мог спать в первые ночи рядовой Попа...
Просыпался и думал о том, что ждет го, что за страна, где его не бьют, кто правит страной, и Попе кажется, что в сущности, ведь он не арестован.
Здесь его не достанет Гольванеску.
Попа становится на колени и шепчет молитву.
Днем Попа рубит дрова, нослт воду. Готов переносить хоть всю воду с Днестра, лишь бы вечером его повети опять туда, где в темноте показывают, как восстают рабочие, туда, где Попа забывает все на свете и въедается глазами в экран.
Попа носит воду и слушает непонятные песни своего начальника, который вовсе не строг.
Попин начальник поет:
Я ж румынских двух бояр
Притащил без шаровар,
Топько вышли из воды —
Я их встретил у реки.
Эх, Самара! Качай воду!
Не дадим шпикам свободу.
Так поет, готовясь к репетиции «Зеленой блузы», пограничник Бочаров Павел.
Сегодня Попе вручили бумагу, билет, деньги.
Попа может итти, как и все.
Попа знает, что он едет на какой-то Уралмашстрой, что он такой же, как и все, большевик.
Там Попа хорошо узнает, что за страна такая, по которой он идет, так же как и все.
Попа смотрит на Днестр. На ту сторону. Видит знакомую шапочку.
— Попа, Попа!—догоняют его.
Останавливается.
— Сержант Гольванеску по телефону спрашивает.
На этот раз рассмеялся по-настоящему и Попа — рядовой родом из Галаца.
И в последний раз посмотрел на Днестр.
Днестр течет через историю и века, залиает лиманы и плавни, раскидывает рукава среди степей, виноградников и садов.
По его течению народы искали тепло солнца. Тучами накоплялись на севере, полчищами, как извергнутые из земли, неслись на юг. Скитались, преследовали, покоряли. Делились на племена. Гнали стада в карпатские леса и горы. Скифы, гунны, готы.
Над Днестром развевались стяги русского воинства, совершали набеги казаки, бились турки.
Днестр был границей разных государств, разных времен.
Течет извилистый и лукавый, течет... обнесенный трояновымл валами, насыпанным стенами, бастионами, факториями и крепостями.
На крепостях стерлись имена полководцев.
Крепости развалинами сползали в Днестр. Сколько кровавых ручейков и трупов взяла вода!
И когда закат кровавит зыбь, Днестр наиболее правдоподобен. Давно не шумит вода под колесами. Днестр забыл пароходные гудки. Вода не заливает пристани и сходни. Днестр течет спорный и настороженный, такой же, как и в веках.
Румыны трубили в фанфары, когда с разных сторон занимали Кишинев.
Командующий войсками обещал, заверял:
— Враги подло воспользовались вашими честными сердцами и старались посеять вражду между нами и вами, распространяя слухи о том, что румыны приходят для оккупации вашей страны, в целях завладения вашей землей и с единственным намерением подчинить вас вашим прежним хозяевам, лишив Бессарабию национальных и политических прав, завоеванных революцией. Да будут подобные мысли от вас далеки, молдаванские граждане. Не верьте подобной лжи. Как можете вы предполагать, что румынские сотдаты, получившие благодаря их королю и правительству землю, которая их кормит, идут в зеппю своих братьев, чтобы не дать им воспользоваться в свою очередь своими правами? Как только порядок и спокойствие будут установлены и когда будет гарантия, что грабеж, насилия и убийства не смогут возобновиться, румынские солдаты вернутся в свою страну.
Скоро пятнадцать лет, как на Днестре румынские пикеты. Грабежи, насилия и убийства.
Чем темней румынская ночь, тем светлее ночи в Бессарабии от огней пожаров.
Течет Днестр.
Разорван на две громады мост у Бендер.
Прошлое смотрит. Прошлое охраняют румынские пикеты. Больше пикетов. У каждого дома в Бессарабии поставьте часового. Храните, стерегите прошлое на «румынском вулкане» — «дочке» Бессарабии.
В этом прошлом, за фортификационными сооружениями ушедших веков, прокладываются новые строительские дороги к Днестру. Румыны гонят крестьян рыть окопы.
Окопы залегли за Днестром.
Иван Петров смотрит в темноту.
N-ские заставы.
В угрюмые туманы, в ливни, когда луна кажется мокрой, зловеще шумят деревья и со всех сторон наступает непроглядность, и в утра, блистающие росой, над днестровской демаркацией — бессонные люди N-ских застав.
На обоих берегах реки молдаване поют песню-дойну.
Возникла, перекинулась через Днестр новая дойна, дойна-легенда, дойна про Таису.
О том, как влюбленных разделил Днестр. И не состоялось свидание. О том, как стреляют пограничники. Бежали на остров посредине Днестра. Ее звали Таисой. Пули румын достигли Таису и его. И остров называется Таисой.
На острове растет ребенок. Ему страшны выстрелы. Пули не достигают острова. Тонут в воде. Растет сын Таисы на острове Таисе.
Так поют в песне-дойне, возникши недавние времена над Днестром, о Днестре.
Огни Тирасполя...
Столицы республики у Днестра, с непризнанной еще границей у Прута.
В ночь упираются фабричные трубы.
Мерно дышит электростанция на берегу.
И в Кицканах, в Бендерах, в далеких от Днестра селах бессарабские молдаване смотрят туда, где поля советской Молдавии, смотрят и видят зарево, распростертое над пространствами, над Днестром.