Лепехин читал "Правду". На третьей странице заметная шапка:
КРАСНОАРМЕЙСКАЯ КОММУНА ИМЕНИ КОТОВСКОГО В БОРЬБЕ ЗА БОЛЬШЕВИСТСКИЕ КОЛХОЗЫ
Дорогой друг и командир наш товарищ Ворошилов!
Пять лет тому назщад ты приезжал к нам, в нашу красноармейскую коммуну Котовского. В ту пору в коммуну еще молодую, неокрепшую, когда наша партия еще лишь намечала грандиозную пятилетку.
Вот теперь, пять лет спустя, мы демоблизованные красноармейцы-коммунары сбрались накануне 15летней годовщины нашей славной РККА и шлем тебе и в твоем лице всему Реввоенсовету республики наш пламенный привет.
Также сообщаем о расширении и укреплении нашей коммуны за последние пять лет. Под руководством парторганизации коммуны бессарабцы добились крупнейших успехов в своей конкретной, практической работе.
Рост коммуны от 26 человек в 1924 году до 175 человек в 1928 году и 638 человек в 1932 году.
По составу это большинство демобилизованных красноармейцев, бывших котовцев и красных партизан.
Хозяйство наше выросло от 234.268 рублей валовой продукции 1929 года до 1.133.570 рублей в 1932 году. Собственно по этим же годам товарная продукция возросла от 113ю840 до 784.559 рублей, капиталовложения от 85.272 рубля до 1.245.135 рублей, паевой капитал от 1.269 рублей до 29.428 рублей.
Рост урожайности от 13,5 в 1930 году до 16,4 центнеров в 1932 году, против 10-11 центнеров среднего урожая в нашем районе.
Наши лошади лучшие в районе. Мы участвуем в областном конкурсе на сохранение коня во время посев-кампании и надеемся взять первое место. По количеству рабочие кони у нас выросли от 32 голов в 1930 году до 150 голов в 1933 году.
Племенной молочный скот с 205 голов до 950. Свиней породистых от 474 голов до 935 голов, посевная площадь с 692 га до 1488 га. С этого года вводим новые агрокультурные мероприятия для повышения урожая.
Кроме этого, коммуна имеет сад-виноградник 96 га, пасеку в 300 штук ульев, поливной огород 120 га. С этого огорода мы в конце мая снимаем ранние овощи и шлем рабочему классу центра.
Мы, коммуна, как крупное коллективное хозяйство, накопившее опыт собственной самоотверженной борьбы с остатками прошлого и классовым врагом, оказываем влияние на окружающие села. При нашем прямом участии организовано 6 колхозов.
В порядке соцпомощи окружающим селам отпущено чистосортных семян 2500 центнеров, разных многолетних трав 200 центнеров. Оказана помощь нашими машинами в обмолоте 5000 центнеров хлеба. Сейчас постоянно работает по организационному укреплению колхозов и проведению посевкампании в прилегающих к нашей коммуне селех и колхозах 22 лучших коммунара.
А знаешь, товарищ Ворошилов, с чего начато наше дело. Мы приняли хозяйство военсовхоза кавкорпуса Котовского в 1924 году в составе 3 лошадей, 4 поломанных культиваторов, 3 заржавленных плугов и 3 повозок без ящиков. Плюс к этому полуразрушенное здание.
Эти достижения нами завоеваны вследствие сплоченности вокруг партии большевиков, обеспечивающей нам правильное руководство, жестоко разоблачающей и разбивающей агентуру классового врага. Эти победы мыслимы лишь под непосредственным руководством ленинского ЦК и вождя партии международного пролетариата товарища СТАЛИНА.
За 8 лет наша парторганизация выросла с 32 до 121 человека. Коммунары-партийцы по-большевистски работают над осуществлением практических задач партии и правительства, повышая свой идейный теоретический уровень. В коммуне существуют партийные и комсомольские школы, где коммунары вооружаются наукой Маркса, Ленина, Сталина. 47 лучших коммунаров дрались в боях с классовым врагом за выполнение плана хлебозаготовок.
Внутри коммуны за этот период мы выстроили 3-этажный дом с паровым отоплением, электростанцию, водопровод, баню, прачечную, радиостанцию, строим фабрику-кухню на 2000 обедов.
К 15-й годовщине РККА у нас уже организовано пять постоянных бригад, отремонтирован полностью инвентарь, подготовлены чистосортные семена на всю площадь. На основе массовой работы в бригадах организуется соцсоревнование и ударничество. Надеемся намеченные планы выполнить с честью, а также помочь нашим соседям, колхозам и единоличникам.
Красноармейцы-коммунары умеют показывать не только высокие образцы военной работы, но создавать и укреплять образцовое крупное социалистическое хозяйство.
Поздравляем тебя, дорогой товарищ Ворошилов, с 15-летней годовщиной Красной Армии, этого действительно грозного меча пролетарского государства, стража социалистических границ. Желаем тебе, товарищ Ворошилов, доброго здоровья, много лнт работы на поле социализма.
Напечатан в "Правде" и ответ Ворошилова.
Большое спасибо за присланное мне вами письмо, которое может своим содержанием порадовать каждого. Хорошо помню состояние вашей коммуны в 1928 году, т.е. пять лет тому назад. И тогда она производила прекрасное впечатление. Порядок, правильная расстановка сил, организованность коммунаров и дружная их работа еще тогда обещали расцвет коммуны. Я не переставал интересоваться и следить за вашими успехами через Командующего УВО т. Якира.
Простые и в то же время красноречивые арифметические подсчеты ваших достижений, изложенные в вашем письме, скрывают за собой подлинный трудовой героизм, высокую сознательность, организованность и дисциплинированность коммунаров, правильно понявших преимущества коллективного труда и земледелия.
В своих поездках по Союзу я имел возможность ознакомиться и с другими хорошими, передовыми коммунами и колхозами. Но ваша, товарищи, коммуна, судя по результатам, которые изложены в вашем письме, безусловно идет значительно впереди их. Своими успехами вы выдвинулись в разряд тех колхозов и коммун, которые могут служить лучшими образцами подлинно социалистического ведения хозяйства.
Так оно и должно быть. Вы — котовцы, бывшие красноармейцы, народ организованный. В вас живут, не могут не жить героические традиции красных героев-котовцев.
Горячо поздравляю вас, товарищи, с этой блестящей победой и считаю себя вправе надеяться на дальнейшие ваши успехи. Успокаиваться на достигнутом нельзя. Кто не идет вперед — тот отстает. Отставать же нам нельзя. Вперед, все вперед, все дальше по пути новых и новых достижений — вот задача дня.
Приношу красноармейскую благодарность всему коллективу работников коммуны за поздравление. В свою очередь поздравляю вас с достигнутыми успехами и желаю вам силы, бодрости в работе.
Лепехин запоминал цифры, имевшие к нему самое непосредственное отношение. "Правду" он читал в купе поезда. Скорый прорезал необозримые пространства; за какими-то еще далекими изгибами степи скрывается эта самая Ободовка.
Первый раз Лепехин узнал об Ободовке в Ленинграде. На полке в гастрономическом магазине среди вин он заметил необычно разрисованную этикетку: «Червоно-красное. М. Ободовка, Басскоммуна». Второй раз вспомнил Ободовку и этикетку, когда в наркомате услыхал от секретарши, проглядывавшей списки: — Назначен начальником политотдела ободовской МТС, Винницкой области.
Лепехин высадился на станции Дехно с большим желтым чемоданом, в котором помещалось все его имущество: книги, белье и примус. Он ждал лошадей с МТС.
— Чьи лошади? — спросил он возчика.
— «Червонной Армии». Приехал за семенным материалом.
— А как насчет того, чтоб на Ободовку подъехать?
— Нельзя. Оця!
Лепехин не понял, что означает это «оця», должно быть, что-нибудь более решительное чем просто нельзя.
Лепехин готовился окончить свою диссертацию в институте Коммунистической Академии, он заранее отвечал оппонентам. Но здесь никто не будет ему возражать, совсем о другом журчат ручьи на мокрых полях. Он шел мимо пролесков и косогоров, обдуваемый теплым весенним ветром. Кое-где уже робко начинают зеленеть озими.
Навстречу Лепехину по полю бежал человек, размахивая руками.
— А ну, поворачивай!
Ласковая встреча, подумал Лепехин.
— Что зелення топчешь? Вон там специально дорогу проложили!
— Чьи зелення?
— Известно чьи — коммуны!
— А как в МТС пройти?
— А вон там обойди, около короварни.
Лепехин разыскал МТС.
Она помещалась в хатке селянина, поступившего в коммуну. Две крохотных комнатки, на одной двери надпись: «Кабинет директора».
— Что ж, товарищ директор, так то ты встречаешь начальника политотдела!
Директор МТС начал знакомство жалобой на ободовский телеграф: — Вот только телеграмму получил!
Лепехин рассказывал ему о том, где он раньше работал. На каком фронте воевал, как редактировал и учился, о том, что в Москве говорил им, отъезжавшим в политотделы, Лазарь Моисеевич Каганович.
Директор вытащил стул из-под помощника бухгалтера. Он тоже рассказал свою короткую повесть о том, как был кооперативным работником, а год тому назад в районе шел разговор: если найдем директора, будет в Ободовке МТС.
— Ну, соловья баснями не кормят! — перебил Лепехин директора. Накорми меня, а потом уж начнем разбираться в местности.
Первым делом Лепехина повели в коммуну знакомить с котовцами. По дороге он узнал, что яма, через которую они перепрыгнули, это изломанная линия окопов времен империалистической войны, а заросшие холмы это позиции.
Лепехин спрыгнул на широкий каменный круг. Здесь когда-то сиде дозорный пана Сабанского; если видел на дороге коляску с панами — приглашал в гости. Теперь лепехин смотрел на километры, за которые он отвечает перед партией. Далеко уходит земля. То спускается вниз, срезая соломенные крыши, то ползет вверх к чуть виднеющимся вдали постройкам. Где-то далеко-далеко блестит точка.
Земля тронулась в плавание. Не только широкими ставами, она течет с навозом, соломой и щепками, приподнимается вместе с гусем, вытягивающим вперед свою шею.
Тут же, среди потоков, на небольшом постаменте за сломанной оградой, Тарас Шевченко встречает весну. На нем неизменная украинская барашковая шапка. Дожди и ветры стерли гипсовые завитки.
Лепехин идет по коммуне, заставая врасплох будничный день. Со двора метут грязь, тащат бочки. На веревках сушится белье. Кто-то ругается у конторы, требует лошадей. В кооперацию привезли галоши небольших номеров.
Лепехин шел за директором. На нем шинелька, которая сохранилась с давних времен. Вспомнил, как спрашивали его в ЦК перед отъездом, с чего он начнет свою работу, когда прибудет на место. — Вначале буду осматриваться, — ответил Лепехин.
И вот он смотрит: большой кабинет. Будто добрался он к нему не через потоки, а поднялся на лифте на улице 25-го Октября. На столе в кабинете огромная пепельница, на стене телефон, человек что-то пишет, не поднимая глаз на вошедших.
— Познакомьтесь!
— Лепехин, начальник политотдела МТС.
Мокрицкий вскочил.
— Мокрицкий! Председатель коммуны. Как мы вас ждали!
Лепехин знакомился с коммунарами.
Лозинский сжал руку нового начальника и сам же рассмеялся над своей силой, обнажив белые, точно литые зубы.
С конторы принесли почту. На конвертах знакомый коммунарам почерк.
— Это у нас Гажалов, организатор коммуны, руководил строительством в колхозах Украины, а теперь в Москве студентом стал, в Промакадемии на первом курсе учится.
И еще одно письмо получили коммунары.
"Здравствуйте, дорогие товарищи! Сегодня прочел в Правде ответ тов.Ворошилова и ваши приветствия вождю Красной Армии. У меня сердце дрогнуло, понял что это та самая коммуна, которую я оставил семь лет тому назад. Не вынес я тогдашнего тяжелого положения, но что ж сделаешь, прошлого не вернешь. Факт остается фактом: я не с вами.
Считаю своим долгом, словно матери родной, дать отчет о своей жизни, чтоб не осталось у вас обо мне плохого мнения.
Работаю я фрезеровщиком на тракторном заводе. Имею премии как ударник. Прошу передать товарищам Левицкому и Гажалову, что понял я свои прежние ошибки и недостойные взгляды. Ф....."
С того дня как Лепехин и его заместители временно поселились в комнате для приезжающих, по нескольку раз в день слышали они о коммунаров, в колхозах и от единоличников имена Левицкого и Гажалова: "При Левицком... Левицуий предложил... Гажалов построил...".
Как-то, когда политотдельцы уже улеглись, в комнату тихонько зашел человек. Уверенно прошел к свободной койке. Утром он и Лепехин вскочили разом, и Лепехин сразу узнал его. Они уже давно знакомы друг с другом по письмам и фотографиям, представляться не нужно. Уже вскоре, расспросив как устроились политотдельцы, Левицкий стал говорить о Ворошиловском рейде правильного хранения навоза.
В коммуну Левицкий заскочил проездом. Он послан Наркомземом проверять готовность Виннищины к весеннему севу. Следующий день Лепехин и Левицкий провели вместе. Еще раз, по-своему, знакомил Левицкий Лепехина с коммунарами. Каждого задевал вопросом, воспоминанием, шутил и без стеснения хвалил и ругал одновременно.
— Вот, Кремнев, ты докторов не любишь, а на враче женился.
Ночью Левицкий рассказывал Лепехину, как двадцать лет тому назад начинали они создавать коммуну. Лепехин удивлялся; крепко же связан с коммуной ее первый председатель. Живет в Харькове, работает в Наркомземе, а душой здесь, в Ободовке.
В каждый приезд Левицкий искал все новое. Кому как не ему знакома коммуна. Но... недостаточно. Кммуна изменяется. Это явственно после даже короткого отсутствия, об этом не всегда говорят протоколы собранитй. Левицкому достаточно дня, чтобы узнать состояние «коммунарской погоды».
Из хатки рядом с короварней МТС перебрался в местечко, в бывший заезжий двор. По соседству — «буфеты», замаскированные вывесками Красного креста и Общества взаимной допомоги. Там продают сапожную мазь, лежалую колбасу и леденцы, завернутые в газетные бумажки.
Политотдел перебрался в дом, где помещается ободовская аптека.
— Диалектическое сочетание двух врачебных учреждений: физиологические недуги лечит аптека, а социально-экономические - политотдел. Чем больше будет развиваться деятельность политотдела, тем меньше будет посетителей у его соседа - аптекаря, заявил в день переезда философ Тихоход, помощник Лепехина по партмассовой работе.
Лепехин осматривал подчиненную ему МТС. По статистике есть 15 тракторов, из них 12 не отремонтированы. Действительно, три трактора. Остальные лежат кучей деталей. Кто-то посоветовал перед ремонтом разобрать все трактора, а потом собирать.
За месяц с усилиями собрали три трактора.
Лепехин наблюдал, как работают люди на бывшем заезжем дворе. У всех карманы полны тыквенными семечками. Стоит парень, щурит глаза, потягивается к солнышку.
— Вам что, делать нечего?
— Работы много, да нет картерного ключа, болты подвинчивать.
— А скоро вы ключ найдете?
— Да вот может у Пыжикова через два часа освободится.
Лепехин подошел к другому, с усердием отвинчивающему гайки с новой молотилки.
— Что делаете?
— Какого чорта, ни одной гайки нет, вот и отвинчиваю!
— Завинтите гайки на место.
— А ты кто?
Лепехин назвал себя.
— Ну, если начальник, другое дело. А где же гайки достать, начальник?
Через два часа Лепехин снова подошел к молотилке: три гайки на месте, а двух опять нет. Он разыскал парня.
— Почему гайки не привинтил?
— Я-то привинтил, да хлопцы сперли.
Так Лепехин знакомился с людьми.
Директор жаловался:
— Не слушается меня никто. И подчиненные не считаются и председатели колхозов не уважают. Подумаешь, говорят, организатор производства. С трудом вот служащих подыскал. На них нажмешь, так никого здесь и не останется.
Лепехин в этот же день заказал недостающие гайки и болты в мастерской коммуны и сахарного завода.
...Весна обгоняла политотдельцев. На площадь к церкви должны выехать колхозники, показать своих лощадей. Первыми выехали коммунары. Лозинский блистал на своей белой Вальке. Выехали колхозники «Червонной Армии», «Новой Громады»; последними вывели своих лошадей единоличники, они теснились к краям площади.
Председатель райисполкома Корниенко и Лепехин осматривали лошдей. Лепехин смотрел им в зубы и небо.
— Что ж это, самую душу начнешь смотреть лошадиную, — спросил старик Стаденко, колхозник «Новой Громады».
— Не только в лощадиную, и в человеческую заглянем.
— Ничего не побачите!
Подошел Лепехин к сторонившемуся дядьке. Уж очень жалка его кобылка.
— Что ж не почистил, смотри, она у тебя вся в отрепьях.
— Какова власть, такова и масть, — пробурчал хозяин.
Лепехин потащил его за собой к лошадям коммуны.
— Вот смотри, видишь, у бригадира первой бригады все лошади белые, у второй все больше гнедые, а у третьего вороные. И сытые все и вычищенные. Даже шеи лоснятся. Так что правильно ты говоришь: какова колхозная масть, такова и советская власть. А с твоею мастью власть не согласна.
Говорили в тот день речи и о готовности к севу, о ремонте сеялок и плугов. Со всем соглашались дядьки, но никак не могли сойтись на одном: как это в такую рань, в самую грязь сеять? Погибнут семена, ничего из затеи не выйдет.
В селе Жебокричка политотдел собрал на поле стариков. Выйдет или не выйдет?
Старики щупали, мяли пальцами свежую землю. Раскололись их голоса.
— Правильно советская власть поступает!
— Все равно, пропадет зерно!
Большинство смотрело на землю и молчало.
Тихоход еще недавно в институте им. Крупской в Ленинграде говорил студентам о закономерностях, а теперь сел на политотдельскую лошадку. С кафедры в седло.
Тихоход и Лепехин изучали трактор, а через неделю уже учили молодых трактористов. Верхом и на автомобиле объезжали они поля вверенной им 26-тысячной колхозной армии.
В «Новой Громаде» стоит плуг, смазан керосином. Развинтили, а ось сухая, смазан только сверху. И так все плуги на сухом ходу. Лепехин стал стыдить колхозников. Один комсомолец слушал, слушал и сказал стоящему рядом своему деду:
— Як тоби дид казав, що так не треба робити. Приходил сюда товарищ Стаценко, уговорил нас, что мол "возитесь, помажьте плуги сверху как-нибудь, щоб замалевать. Проездите сколько надо", вот и вышел конфуз.
Политотдельцы запомнили: Стаценко. И очень быстро узнали: он еще недавно был церковным старостой, а сейчас звонарь в церкви. Но звонит не только на колокольне, ходит по селу и местечку, заходит в буфеты и «звонит» помаленьку словечками.
Лепехин переселился в бывший дом священника рядом с церковью. Он в политотделе и священник в церкви. По разным делам приходят к ним. Поговорить наедине, за советом, за справедливостью. Им доверяют помыслы и недовольства. И поп и начальник политотдела обслуживают колхозный и единоличный сектора. Только у служителя бога нет сводок, он не должен составлять политдонесения.
— Со святыми упокой! — часто доносится до Лепехина.
День начинается в 5 утра с резких телефонных звонков.
— Не хватает горючего!
— В шестой бригаде выплавились подшипники у одного трактора.
— Политотдел? Говорит директор сахарного завода Комаров. Как всходит сахарная свекла? У нас в совхозе 12%. Так тебе нужны деньги в долг на яды? Вы, политотдельцы, и так народ ядовитый.
Стучат в дверь.
— Товарищ начальник, у нас сегодня все сорвано на полтора часа. Завскладом напился и неизвестно где валяется. Не можем никак достать семян, они под замком.
— Сломайте замок, составьте акт и выдайте семена. Пусть председатель ровно в девять зайдет ко мне.
Еще стук.
— Товарищ начальник, в Тростенец надо ехать. Нужно 200 рублей заплатить за карбюраторы к тракторам, а в кассе денег нет.
Лепехин начинает свою работу у телефонной ручки.
— Госбанк? Почему не посланы деньги, черт бы вас взял всех вместе и каждого в отдельности, срываете работу. — Кооперация, дайте двести пятьдесят рублей взаймы.
— Ну вот, пойди к председателю кооперации, он даст тебе деньги.
На пороге дома, не успел Лепехин выйти, его ловит шофер.
— Товарищ начальник, с добрым утром. У меня сапоги порвались, вот чужие надел, чтоб попросить у вас ботинки. Директор не дает и не отказывает, а мне ходить не в чем.
Лепехина ждет завшколой.
— Вот ваш директор обещал школе вспахать под овес два га тракторами. Мы уж мясо купили трактористам. Портиться начнет, ведь два га всего!
Так начинается день Лепехина. Он с первых своих шагов встречается с дырявыми сапогами, с недовольными трактористами — плохо накормили их в «Новой громаде». Лепехин подгоняд цифры сева и премией, и ласковыми словами, понимающей улыбкой — и арестом саботажников и вредителей.
У статистика МТС растут цифры в квадратиках сводок. Колхозы вступают в сев, уже заполнены все пустые окошки в сводках. Цифры легко писать, но подгонять их нужно не чернилами. Графики ползут вверх после того как Лепехин в зеленой солдатской телогрейке, с полевой сумкой через плечо, приезжает в Бондаровку. Дороги тоже дают свои сводки. Машина подпрыгивает на еще не стершихся вчерашних межах. Шофер, Маковский, оборачивается:
— Товарищ начальник, я по машине могу определить процент коллективизации. Где гладкая дорога там лучше, а где трясет, там единоличников много.
Где-то вдали работает колхозная бригада. Лепехин видит — взвд и вперед ходят волы, а под возами на разостланных овчинах спят «труженики».
— Добрый день, — говорит Лепехин дядьке, который водит волов. А что это пашете без плуга, товарищ пахарь? Что ж это вы делаете, колхозники.
— Да вот автобус увидал ваш... все спят, а я хоть для блезиру... думал, мимо проедете, все в порядке будет.
— Так вы что, для меня работаете или для себя?
— Не турбуйтесь, посиемо. Только погода начинается, — успокоил дядька начальника политотдела. Не раз уже слышал это Лепехин, почти так же часто, как неизменное подольское «оця».
Так говорили все те, кто саботировал развертывавшийся сев. Привыкли сеять не торопясь, отогреваясь на солнцепеке. А тут пристают, придираются, подгоняют.
...Сегодня Лепехин вызвал к себе члена правления колхоза «Червонная армия» Нескородова-младшего, который специально для этого случая побрился в парикмахерской Липы Меламуда. Нескородов не хотел садиться на предложенный стул.
— Кто это у вас приказал снять новые ярма, а волов запрягать в старые? — спросил Лепехин у Нескородова, стоявшего у двери точно он готовился к бегству. Спрашивал Лепехин тихо. На собеседников он действовал спокойствием и длительными паузами. — Это ты приказал?
— Сробил я это для того щоб так сказать было видно что колхоз бедный. Я за богатство колхоза стою, пусть нам государство лучше помогает. Я это, так сказать, для убедительности больше.
— Ну, если так, иди! На собрании перед колхозниками поговорим. Понятно?
После Нескородова к Лепехину пришел Кунгурцев. Его никто не вызывал. Он приходил всегда сам и сразу же приступал к делам. Приносил Лепехину свои передовицы в коммунарскую многотиражку, показывал собственные стихи. Перед тем как уйти, всегда сообщал какую-нибудь новость.
Кунгурцев, недавний пограничник, привык в темноте искать нарушителей советских рубежей. В коммуне же он искал ьех, кто посягает на священную социалистическую собственность. Такая уж должность у него: председатель ревизионной комиссии, а главное, такой уж у него характер. Даже лицо устремлено вперед, точно он всегда говорит по секрету. Остроносый и недоверчивый.
Кунгурцев писал разоблачительные фельетоны и торжественные стихи о пограничной службе. Сегодня он сообщил Лепехину, что выяснил вместе с селькором и коммунарами.
Пасечник Мержиевский, который живет вместе с пчелами в домике у леса, слишком хорошо угощает медом своих посетителей, не забывающих его, старика. Приходят к нему какие-то люди, вроде как бандиты. Устраивают попойки, водку мешают с медом. Мержиевский скрывает эти визиты. Вначале он боялся: за несколько километров от коммуны он один с пчелами: убить могут, особенно в зимнее время. Теперь же не боится своих новых друзей, в чем-то, значит, сошелся.
Лепехин садится за бумаги. Их немного, но надо срочно ответить на запросы политсектора. Его отрывает Головченко.
Долго подбирал Лепехин вместе с Митителом в партийном комитете коммуны кандидатуру нового председателя в «Червонную армию». Решили они: самый подходящий Головченко, молодой член партии, недавно демобилизованный красноармеец.
— Так, тебя выбрали, ну как, доволен?
— не хочу я из коммуны в колхоз итти, потому что основную профессию потеряю. Ветеринарный фельдшер я, а не председатель колхоза — отговаривался Головченко.
— Вот тоже, профессор! Основная твоя профессия не скот лечить, профессия большевика строить социализм. Иди председателем колхоза, понятно?
— Отчего не понятно, пойду. Только голый колхоз, развалили его. Лошади — ребра да кости.
— Ну а ты как фельдшер покажи все свои профессии. Ничего, будем сеять, косить, это основная здесь наша профессия, большевистская. Это верно, наследство тебе от «Червонной армии» плохое досталось. разбазарили фонды посевного материала. Ты сосчитай сколько осталось.
Головченко ушел от Лепехина слегка ошарашенный и сомневающийся в том, какой из него выйдет председатель. Но он уже знал, с чего начать завтрашний день: проверить фонды посевного материала.
Для себя, соих личных дел Лепехин редко выкраивал время. Нужно хоть поиграть со своей пятилетней дочкой. Жена сейчас в ленинграде сдает зачеты в медицинском институте и дочь на это время она доверила политотделу ободовской МТС.
Лепехин идет мимо закрывающихся «буфетов», ему вдогонку что-то шепчут седобородые ободовские мудрецы — ведь все они теперь зависят от этого худого человека в длинной шинели, ему вверены судьбы двадцати шести тысяч мужчин и женщин, ударников и лодырей, родственников, друзей и врагов.
По огромной безмятежной площади, окаймленной полуразрушенными домишками, внуки стариков идут в клуб коммуны. Опоздал Лепехин - дочь уже заснула, обняв байковую кошку. лепехин обкладывает себя московскими, винницкими, ленинградскими, ободовскими газетами. У кровати на столике наган, лежит на Пушкине «в одном томе». После газет Лепехин обязательно читает Пушкина, несколько строчек перед сном. А если трудно заснуть, начальник политотдела включает радио.
Как-то ночью, когда Лепехин слушал заграничные радиостанции, раздался телефонный звонок. Звонил Мокрицкий.
— Не выходит у меня ничего с 67 гектарами ежедневного сева.
— Почему?
— Бригадиры не слушаются, у одного 30% выполнения, у другого 95, у третьего 36. Не хотят помогать друг другу. Каждый старается у себя довести поскорей до ста, а равномерности в севе нет.
— Завтра разберемся. Выспитесь хорошо.
В первые дни Лепехин, организуя сев колхоза, мало занимался делами коммуны. Но скоро пришлось задуматься начальнику политотдела. Коммуна занимает почетное место и в области и в республике. В коммуне переходящие знамена областного исполкома. Все это было и без политотдела. А теперь, когда колхоз под руководством политотдела, коммуна может расстаться со знаменами. Хорошие ребята в коммуне, много крепких большевиков, но уж слишком уверены в себе. "Сегодня и завтра плохо, но ничего, организуемся, вышибем грудью и все будет в порядке". В порядке то будет, но нет, дорогие котовцы-партизаны, нужно работать иначе.
Утром в политотдел пришли Мокрицкий и агроном коммуны Дегтяр.
— К первому мая не кончим. Уж все подсчитали.
— Ну, товарищи, я вам даю час на размышление, а потом сам вместо вас начну планировать по-своему.
— Не выхзодит, никак не выходит, не кончим. Вот 3-го мая постараемся.
Через час Лепехин стал разбиратиь возможности коммуны.
— Ну, а как насчет коровок? Использовали их?
— Бригадиры считают ниже своего достоинства возиться с коровами.
— Ничего, на это сотню коров можно мобилизовать. Потом, не все одинаково вовремя выезжают на работу. Пусть на дальних участках люди ночуют в таборах. Кроме того, вы плохо кормите трактористов. Уж сколько времени не могут достать махорки, и кроме того, товарищи, вот вам замочек: повесьте у себя на канцелярии и будьте любезны в поле!
Надо привыкнуть к равномерной работе. А вы, как я вижу, планируете со скрытым резервом, с недовыработкой. Не годится! Планируйте без запаса. Да, работать-то коммуна умеет, коммуна хорошая, но нужно, чтоб в хорошей коммуне были хорошие бригады, чтобы вы контролировали выполненеи плана. А то придется бессарабской коммуне брать пример с какого-нибудь соседнего колхозика. И кроме того должен вам сказать — совсем вы не интересуетесь щами. Плохие варите, очень плохие!
* * *
Последнее время Агей Реут работал весовщиком в продовольственном складе. Партийный комитет
направляет его в первую бригаду парторгом.
Реут вместе с женщинами выравнивал площадь для сева, одновременно вел учет и организовывал звенья. Не всех знал Реут в бригаде.
Старые коммунары держатся отдельно от новых. В первый же день Реут докладывает об этом секретерю парткомитета Митителу.
Вот, например, Довгалючка. Только и говорит о том, что понапринимали из села подкулачников. На следующий день были переформированы звенья. В каждом звене и новые и старые коммунары. Каждое звено получает свои рядки, а звеньевой распределяет площадь на всех людей. Звено, которое даст больший процент выполнения, возвратится в коммуну с красным знаменем.
Звеньевая Хартолючка плохо работает. Её не слушают жинки. Реут предложил снять ее со звеньевой. Хартолючка обиделась, хотела уйти в другую бригаду, но ее не принимают другие бригадиры.
Бессарабская коммуна перешла на твердый бригадный порядок. Люди закреплены за бригадами. Хартолючка ругалась с Чисмендрючкой. Ругаются, обзывают друг друга, а другие прекращают работу и смотрят на дармовое представление.
Чисмендрючка смеялась над Колосючкой. Колосючка приходила на поле с первыми проблесками рассвета и догоняла то, что звено не выполнило днем.
— Ты как корова! Думаешь, ты ударница, а над вами смеются, коровами обзывают. Вот дура, не досыпает!
После этих слов на несколько процентов съехало выполнение во всех звеньях.
— Что стараться, когда Чисмендрючка сказала, что называют нас в правлении не ударницами, а коровами.
Реут нарисовал в стенгазете Чисмендрючку с длинным языком. На общем собрании бригады он забил гвоздик в Чисмендрючкин язык, чтоб зря не болтался.
Каждый день реут встречался с Митителом.
— Нужно, чтобы каждым своим словом ты вроде как лозу рубил. Ты должен знать каждого члена своей бригады. Нам с тобой нужно сорняк из людей полоть. Ты мне докладывай каждую мелочь. Чисмендрючку надо заставить работать. Работает то она хорошо. И так чтобы все знали, что другой она стала.
Реут знал, кто в чем нуждается, кто над чем думает. Больше всего думали о питании, о жирных щах. Ударникам стали давать щи с мясом.
На Реута обижались те, кто довольствовался вылавливаемой картошкой и капустой. Реут не возражал: — Может, и ты ударник. Теперь специально будем следить за твоей работой, не обидим.
Заболела ударница Катя Скобл. Реут после работы каждый день проведывал ее в больнице, приносил ей масло и молоко. Реут следил за тем, чтобы исправны были сапы и довольны люди. Лиза Клапотун вела разговоры с подругами о том, что надо дождаться осенью хлеба, и тогда можно будет уйти из коммуны. А поэтому нужно работать полегче.
— Лиза, почему не выполняешь норму. Плохо работать стала! — спросил ее на собрании бригады Реут. Нужно полегче работать, так по-твоему?
— Твой чиловик думает выходить из коммуны. Так и ты с ним? Так? Говори.
— Пожалуйста работайте, — расплакалась при всех Лиза.
Изучал Реут боевые уставы. С закрытыми глазами мог разобрать и собрать пулемет. Теперь же начал разбираться в частях, из которых устроены люди - работники.
Самое главное быть спокойным, когдадругие волнуются, а те кто нервничает, они потом разберутся. Вот та же Чисмендрючка стала звеньевой на время болезни Кати Скобл и работает так, что пришлось о ней Агею писать заметку в первый номер многотиражки коммуны.
30 апреля Мокрицкий по телефону сообщил Лепехину: — Ровно в двенадцать ночи, товарищ начальник политотдела, коммуна Котовского закончила сев. Завтра пришлем рапорт. Спокойной ночи!
Лепехин знакомился с коммунарами. Как-то он беседовал на поле с Юхтимом Возним, недавно поступившим в коммуну.
— Ну, как же ты все-таки живешь?
— Как живу? Живу надеждами.
— В надежде мало радости.
— Ну, все таки. Обещают 5 рублей на трудодень деньгами, 5 килограмм хлеба. Значит, толк будет.
Лепехин расспрашивал коммунарку Ярошенко.
— ну, а ты? Ты ведь только весной в коммуну пошла.
Весной. Самим хозяйствовать нельзя. Духа не хватает. И налоги большие и неспокойно. А теперь никто у нас под окном не стучит, хлеб какой-никакой а есть. Щи хоть плохие а горячие. Такая-то жизнь лучше нашей. А хуже будет — уйдем где лучше.
Котовцы-партизаны и недавно демобилизованные красноармейцы растворялись в массе новых коммунаров.
Быстро, незаметно для себя, теряли ободовские и стратьевские селяне свои вековые привычки. На собраниях бригад называли себы «котовцами». Вспоминали о том, как на их глазах организовывалась коммуна и что говорили на сходах в сельсовете Левицкий и Гажалов.
Они подчинялись внутреннему красноармейскому стилю, который был и в работе в бригадах и в «головных уборах» коммунаров. Портные в местечке мало шили картузов и кепок. Самой модной в Ободовке стала буденовка. Красноармейские шлемы без звездочек и нашивок стали покупать себе ободовские дядьки всместо соломенных широкополых капелюх.
Нужно было заставить старых коммунаров почувствовать ответственность за судьбу тех, кто только недавно расстался со своей хатой.
По-разному нужно было подходить к тысячной массе коммунаров. Новые коммунары хоть и называли себя котовцами, но одними разговорами о традициях коммуны их не убедить. А вот будущие трудодни — это понимал каждый. Мельник радовался каждому заработанному трудодню, так же как несколько лет тому назад каждой копейке, которую откладывал в сундук на хозяйство.
Кроме того, разве можно отставать от людей. Те кто раньше ждали, «когда это люди хлеб повезут — тогда уж и я хлебозаготовку сдам» — стали думать про себя: «как же я отстану, когда люди работают».
Лозинский звал людей на работу, часто сдерживая свою грубость и излишнюю горячность. Он воспитывал в себе маленького человечка, похожего н Левицкого-Гажалова. Этот человечек, который не числился ни в каких списках коммуны, должен вовремя останавливать, одергивать его партизанскую душу.
Он звал за собой коммунаров завоевать переходящее знамя, звал для того, чтоб выполнить план, не опозориться перед начальником политотдела.
Мельник же, бригадир огородников, мало обращал внимания на знамена. Вот другое дело, что в премиях будут отпускать мануфактуру. Другое дело, что если не выйдешь на работу или плохо сделаешь, так вместо трудодня получишь штраф. Мельник агитировал трудоднем.
В коммуне были сотни Лозинских и сотни Мельников. Они работают рядом в одних бригадах и звеньях, но сообразно им раскалываются и текут разноликие потоки коммунарских настроений.
Вот Костенюк, он никогда не имел собственности. С тех пор как стал понимать о том, что такая за власть советская, знал он, что должны люди жить одинаково, одинаково питаться. Только жены у всех разные. Так сначала понимал он Лозинского. Было же время в 1926 году, когда всем коммунарам пошили одинаковые фуражки в клеточку и вельветовые костюмы.
Потом костенюк привыкал к маркам, но все равно с марками и без марок работал одинаково, кормил жеребят, месил хлеба. марки мало изменили его жизнь: так же одет и так же сыт, только путаница одна.
Потом задумывался Костенюк над те, что это мудрит Левицкий с разными чеками. Понял Костенюк, что это ему выгодно, потому что в конце года оказалось, имеет право забрать он товаров на большую сумму, а если захочет, выпишут ему сразу наличнв\ыми.
Жалел он, что не было этого раньше, он и тогда работал с трех утра до десятого часа, пока не разыщет его на конюшне Костенючка и потащит за собой.
Марки начали сдельную работу в коммуне.
Из других коммун приезжали в Ободовку счетные работники изучать бухгалтерию коммуны, копиручет. Специалисты-бухгалтера выпустили большую книгу об организации учета в хозяйстве коммуны.
В первые годы, когда коммуна перестала быть «островом коллективизации» а кругом росли колхозы, которые возглавляли бывшие коммунары, странно получалось - трудодень в колхозах, хоть и хуже едят и одеваются колхозники, все-таки ощутимей и реальней чем в коммуне.
В коммуне существовал знаменитый «соцстрах». Сдельщина сдельщиной, работай лучше, вызывай друг друга на соцсоревнование, превышай нормы. Но чем больше ты заработал, тем больше отчислят от тебя «в соцстрах» на воспитание детей, содержание беременных, инвалидов и старух.
«Соцстрах» — это были особые уравнительныве ножницы, стиравшие и квалификацию, и часы, проведенные на работе.
Первый против «соцстраха», против отчислений с холостяков на воспитание младенцев выступил двадцатипятитысячник Шихов. Холостяков освободили от «отцовской повинности» еще в 1932 году. В коммуне говорили о сдельщине, но мало кто чувствовал ее на себе каждый день.
|
На нескольких страницах рукописи имеются карандашные пометки, их автор неизвестен: Все это не отражает истинного положения вещей, а искажает его. Очень наивно! Лепехину надо было как-то перевести коммуну на устав артели, вот он и искал повод к этому. |
В 1932 и 33 годах по трудодням платили не натурой и деньгами, как во всех колхозах, а только деньгами. Кто заработали больше трудодней, купили себе хромовые сапоги, галстуки и шелк на блузки. Завтракали, обедали и ужинали так же как и те, кто мало имел трудодней или наоборот, был должен коммуне. Как ни работай, а все равно будешь сыт, как и другие. Белье в прачечной вымоют, дети за счет коммуны растут.
В 1930 году нательное белье было единственной частной собственностью людей в бывшем имении Сабанского. В 32 году нательное и постельное белье передали в собственность коммунарам. За дыры на локтях больше не отвечает правление коммуны.
В коммуне не продавали, а выдавали промтовары.
— Конфеты дают!
— Почему не брать. Выпишут чек, в конце года рассчитаемся!
Лепехин видел, как один подросток выписал чек на два кило конфет по 12 рублей за кило. Он набил конфетами карманы, напихал полный рот, а потом в поле, не зная как избавиться от конфет раздавал их встречным.
Женщины получали шелковые шарфики и из них шили себе «шикарные» чулки. Все равно сейчас не надо платить деньгами, а только пойти за чеком.
Супруги приспосабливались: расходы списывали с лицевого счета жены, а деньги получали с лицевого счета мужа. Отцы и матери отвыкли заботиться о своих детях, они не несли расходов на пошив комбинашек, пеленок и нагрудников.
Люди привыкли ходить за чеками и на сапоги, и на мыло, и на зубной порошок.
Выписывание чеков отнимало массу времени у работников отдела обслуживания и быта коммунаров.
|
Чековая система отнюдь не предусматривала такого порядка. |
За коммунальные услуги тоже взималось со всех одинаково. 8 рублей в месяц за квартиру, прачечную, парикмахерскую, баню вне зависимости от того, какая у тебя квартира, бреешься ли ты дома или отпускаешь бороду.
Старший по отрасли имел право выписывать работающим в его отрасли коммунарам чеки. Обычно коммунар сам писал чек и относил старшему — «подпиши». Старший, чтобы не обидеть и не ссориться, подписывал чек, не считаясь с тем, сколько имеется у коммунара на его личном счету.
Когда ободовский селянин вступал в коммуну, он обобществлял все свое имущество, начиная с лошадей и кончая кормом. Для того, чтобы он крепко, двумя ногами стоял в коммуне, в 1931-32 году большинство хат селян, вступивших в коммуну разламывали, сносили, особенно хаты, покрытые жестью.
Поступивший в коммуну не в первый день после заседания контрольной комиссии расставался со своей второй, частно-собственнической, крестьянской душой середняка. Многие селяне надолго затаивали свои думы, а жинки втайне от контрольной комиссии плакали, видя, как по бревнышкам разносят их хаты.
|
Ради этого-то и была создана чековая система. Неверно, никакой скрытой уравниловки, а обобществление быта, без которого не может быть коммуны. |
Расчет между цехами коммуны через чековую систему, внимание к затратам быстро оправдали себя. В коммуне накапливались средства. Большая часть их шла на покупку нового скота, стройматериалов, радиоустановки, в неделимый фонд коммуны.
Но в области средств, которые шли непосредственно на коммунара, на его питание и одежду, в коммуне в явном и скрытом виде существовала долголетняя уравниловка, облагороженная высокими словами.
Эту уравниловку нетрудно было обнаружить большевикам - политотдельцам. Труднее было выветрить ее из партизанских голов, из взаимоотношений между коммунарами и хозяйством. Нужно было перестроить и систему и взгляды. Коммуна должна двигаться дальше, коммуна должна стать на крепкие колхозные ноги, а то через несколько лет ей не догнать скромный колхозик «Червонная Армия», несмотря на то, что нет в этом колхозе таких коней, машин, таких большевиков и комсомольцев, как в коммуне.
Еще до приезда Лепехина в Ободовку коммунары читали постановление правительства о том, что члены сельскохозяйственных коммун имеют право обзаводиться личным мелким скотом, птицей, свиньями и коровой. По разному говорили об этом «бескоровные» коммунары.
МЕЛЬНИК:
— При теперешнем положении имеет право коммунар иметь свою хату, свою птицу, свинью. В чем дело? И я буду иметь. Если отдадут те деньги, которые я заработал в коммуне, я через недели две куплю корову.
Поступил я в коммуну — спросили меня: «Ты в коммуну вступил, ты коммунар. Обобществил инвентарь, корову?» Ответил я: обобществил. А хата есть у тебя?, — спрашивают меня. Есть хата. На чорта вона тебе? Нехай буде, ответил я. Если так ответил, зн6ачит ты несерьезный коммунар, значит назад в свою хату пойдешь. Ну вот, доказал я, что серьезный я коммунар. Согласился: валите хату. А сам недоволен был.
Не хотел я стоять одной ногой в одном хозяйстве, другой в другом. А все-таки получилось неладно. Были у меня родственники в селе, приходят ко мне, а мне их угостить нечем. Приходят они ко мне в хозяйство высшей формы, в социалистическое хозяйство, а мне нечем их угостить. Разве в столовую вести. Нужно чеки выписывать, ждать. Ну тебя с таким угощением, говорили мне родственники.
А когда я приходил к ним, единоличникам — хуже меня каждый день едят, а все-таки достали для угощения и кусочек сала и чесночку, угощали меня и за чеками не бегали.
Говорили селяне в Ободовке: на черта нам социалистическое хозяйство, если приходится работать на лодыря. Я наработаю, а он тоже ест мой кусок. так и я переживал. А теперь партия угадала эту мысль, все мои мысли январский пленум разрешил. Появились те стремления, которые были забиты во мне и никому они теперь мешать не будут, потому что на другой почве и поднятию животноводства соответствуют. Кто ни придет ко мне, всегда буду иметь чем угостить. Я имею возможность купить корову и свинью куплю. Будут теперь нам, как сказал начальник политотдела, не только деньгами за трудодни платить, но и натурой. У меня 435 трудодней, у жены 330. Будут у нас деньги и хлеб будет, и курица и свинья.
Сейчас мне гораздо легче будет. Сейчас перспектива есть, а когда больше перспективы тогда работать лучше. Встану каждый день на полчаса раньше, накормлю свою корову и на работе буду больше стараться, чтоб трудодней было в году больше. Других буду подгонять, чтоб больше на трудодень у нас выходило. Вот теперь-то я и докажу, что я серьезный коммунар.
А в коммуне, здесь можно дело здорово устроить. Двое у меня детей. Чем жене с ними возиться, пускай в детском доме живут. Заплатим за это, а жена пусть лучше трудодни зарабатывает. Раз так - дело выгодное. Или вот — зачем жинке моей в хате стирать. Лучше в прачечной, заплатить за это, а зимой, когда работы в бригадах меньше, будет время и сама выстирает.
Хорошо в столовой кормить будут — будем питаться, а если такие щи, как сегодня и вчера, дома у себя лучше из своей натуры сварим. Жалею я что хату свою свалил. Неправильно получается. Удобней при своей хате свой скот держать, чем здесь при комнатах. Но ничего, еще недавно Левицкий говорил, чт нужно коммунарам небольшие дом строить. Да и в коммуне найдется куда коров поставить, лишь бы трудодни были!
ТИСМИНЕЦКИЙ:
— Я читаю газеты и журналы, что в других колхозах колхозники получают по трудодням натуроплату. Я доволен, что будет корова, свинья и огород. Легче будет жить. Было у нас так, что сколько ни заработал и все одинаково. А теперь кто добре працюе — буде мати.
Заболеле как-то моя жена. Нужно ей дать жиров, а негде взять. На базаре дорого, где возьмешь. Я к Мокрицкому: выпишите фунт масла и молоко. И пока это я получал на складах, раз пять с чеком ходил. Ну, а теперь другое дело. Когда будет корова, ни к кому приставать не буду из-за фунта масла. Жену мою должны обязательно премировать теленком. Так что будет у нас корова. Щоб бути зажиточным треба буди ударником.
ДРЫГА:
— Как это так чтоб коммунары своих поросят имели. Зачем же тогда сколько лет коммуну строили. Жили же без своих коров. Не можем мы допустить этого. Лучше никогда маслом хлеб не намажу, чем своей собственностью обзаводиться.
Шел разговор о том, что хлеб будут распределять по трудодням. Коммуна была полна противоречий и слухов:
— Где нам своим скотом обзаводиться. Не будет больше коммуны, в совхоз передадут!
— Откуда это я столько трудодней наберу, чтоб всех своих детей кормить!
(текст в загнувшемся углу копии потерян) ...надоело, чтоб за моим куском хлеба смотрели из-за угла ... работать до потери сознания, но хочу есть не то, .... а хочу есть открыто, не стесняясь того, ...
На партийном собрании вместе с беспартийным активом Лепехин говорил о перспективах коммуны. Это было в октябре, когда уже молотили хлеб.
Колотвин, Дрыга, Кремнев никак не могли согласиться распределять натуру по трудодням.
— Мы за то, чтоб распределять, но надо так, чтоб у старых коммунаров было преимущество. Мы всю свою душу и тело вкладывали в коммуну, а распределять будут так, что вчерашний единоличник получит то же смое что и мы.
— У меня семья в шесть человек, работаю я с утра до ночи как окаянный, а в результате что получается. У другого семьи нет, он с прохладцей работает, а в результате будет жить лучше меня. Этого не должно быть в коммуне.
Коммуна раскололась на тех кто за распределение и тех, кто против.
Обмолот подходил к концу.
Каждый коммунар должен сдать на кухню известную часть натуры, чтоб получать питание в течение года. У многих не хватало хлеба, у других были излишки. Мокрицкий решил не выдавать излишки и внести их в счет тех, у кого недостает хлеба.
резолюции против уравниловки, а когда дело дошло до распределения — осечка. Все те, кому не выдают на руки хлеб, стали ходить в политотдел.
Лепехин вызхвал Мокрицкого.
— Да я согласен, но я старый партизан, у меня сердце кровью обливается. Не могу я допустить чтоб часть коммунаров голодала.
Коммунары - селяне стали подавать заявления о выходе из коммуны только для того, чтоб получить со складов свои излишки. Имели их те, кто много и хорошо работал во время весенней, во время уборочной. С теми кто выходит, коммуна должна полностью рассчитаться.
— У нас все нормально.
— А выход из коммуны во время распределения это нормальное дело?
— Что ж с ними поделать!
Мокрицкий ходил по комнате, размахивал своей палочкой. Он придерживал голову. когда-то на фронте он получил контузию и вспоминал об этом как только представлялся случай.
— Садись, отдохни. Слушай. Мы тоже знаем что такое фронт. Вместо того, чтобы допустить выход, вы должны были бы убедить тех, у кого излишки, продать хлеб по колхозным ценам. Партийная организация должна была в этом деле показать свою организованность и авторитетность. Если сумеете оставить хлеб убеждением — хорошо. Если нет — надо отдать. Что это за жалость в вопросе партийных принципов распределения. Вы задерживаетесь на этой самой психологии партизанских утопий. Мелкобуржуазная урвниловка, оказывается, находит себе союзников в наших самых лучших, ревлюционных чувствах. Добродетель становится своей собственной противоположностью. За коммуной слава, что она велика и обильна. Но это не значит, что она может кормить всех и каждого.
Старым коммунарам было неудобно наступать на горло председателю коммуны: «отдай, мол, мой хлеб». Они решили получить хлеб обходным путем. Передавали чек тому, кто желает купить хлеб, и вооруженный чеком покупатель шел на склад и требовал.
На дворе коммуны у складов, как на рынке, толпились люди. Новые порядки поражали не только коммунаров, но и единоличников. Раньше многие поступали в коммуну для того, чтобы пережить в ней трудное время. Приняли несколько единоличников. Они первым делом пошли на кухню коммуны просить хлеб.
Им ответили — на кухне питаются те, кто внес хлеб. Вы же только вчера поступили. Вашего хлеба нет здесь.
— Меня в коммуне не хотят кормить, — жаловались они начальнику политотдела.
— Конечно, кормить вас не будут. Вот вы где-то работали, сдайте свой хлеб.
Многие из тех, кто получил «от ворот поворот» на кухне, сразу же вышли из коммуны. Другие, кто был по настоящему в ней заинтересован, вносили свой хлеб.
— Стали умней, а то кормили всех, кого нужно и кого не нужно; теперь по-хозяйски подходят, — стали говорить в селе.
Лепехи беседовал с Лозинским:
— Ну, как жизнь?
— Жизнь хитрая, сложная. Перестроить надо жизнь нашу.
— Как перестраивать?
— Корову купить, поросенка купить... Бунтует душа против этого, но думаю, другим из-за поросенка не стану. Если придется воевать после того как кусок сала съем, все удар крепче. Первым хочу купить в коммуне поросенка. Решил я стать на путь зажиточной жизни.
Лепехин искал встреч и с другими коммунарами. В короварне говорила ему доярка:
— Люблю работать, коммуну люблю. Здесь наверное и помирать буду. А только вот знаете, товарищ начальник, как пошла теперь в коммуну, разговор о своих коровах. Думаю я: семь коров у меня, я их и поглажу и почищу, а рука вроде как холодная. Вот бы чтоб к этим семи и свою иметь. Пила бы от нее молоко, совсем кус другой был бы. За всеми лучше бы ходила бы.
Лепехин собирал мысли и настроения, думал о колхозах и коммуне.
Лучше меньше псевдосоциализма под вывеской коммуны, лучше больше подлинного социализма под более скромным названием. В будущем году процесс распределения должен стать обычным, нормальным. Без кризисов, драк и самолюбий. Нужно так закрепить человека в коммуне, чтобы он, решая вопросы своей собственной личной жизни, решал вопросы страны. В трудовой душе единоличника, которую надо звать и на соцсоревнование и на ударничество, приютилась тихая вторая дкма. Ее не нужно вырезать скальпелем, она и так уж обескровлена от неуемной страсти к наживе, поглощавшей целиком селянина.
Думал Лепехин о том, что хорошо бы поговорить не со старыми славными коммунарами, рассказчиками и балагурами, не с активистом Мельником, а с теми, кто еще сейчас на Кочегурах и Лозах тушит фитиль, подсчитыает свои остатки, пытается упираться, растягивает дни своего житья-бытья. Партия решила за него его судьбу, как бы он не раздумывал и не сопротивлялся.
Как руководить коммуной, как направлять ее вперед? Вот Лозинский, вояка-партизан. Будет драться с сегодняшнего дня за свинью, за трудодни. За что же будет драться вся коммуна, какие задачи стоят перед ее коммунистами?
...«Возьмем далее вопрос о сельскохозяйственной артели и сельскохозяйственной коммуне. Теперь все признают, что артель является при нынешних условиях единственно правильной формой колхозного движения. И это вполне понятно: а) артель правильно сочетает личные, бытовые интересы колхозников с их общественными интересами, б) артель удачно приспосабливает личные, бытовые интересы к общественным интересам, облегчая тем самым воспитание вчерашних единоличников в духе коллективизма.
В отличие от артели, где обобществлены только средства производства, в коммунах до последнего времени был обобществлен и быт каждого члена коммуны, т.е. члены коммуны в отличие от членов артели не имели в личном владении домашнюю птицу, мелкий скот, корову, зерно, приусадебную землю. В коммунах личные, бытовые интересы членов не столько учитывались и сочетались с интересами общественными, сколько заглушались последними в интересах мелкобуржуазной уравниловки. Это обстоятельство является самой слабой стороной коммун. Этим собственно и обьъясняется, что коммуны не имеют большого распространения а попадаются лишь единицами и десятками. По этой же причине коммуны, чтобы отстоять свое существование и не развалиться, оказались вынуждены отказаться от обобществления быта, начинают работать по трудодням, стали выдавать зерно на дом, допускают личное владение домашней птицей, мелким скотом, коровой и т.д., но из этого следует, что коммуны фактически перешли на положение артелей. И в этом нет ничего плохого, ибо этого требуют интересы здорового развития массового колхозного движения.
Это не значит, конечно, что коммуна вообще не нужна, что она не является больше высшей формой колхозщного движения. Является, но не нынешняя коммуна, которая возникла на базе неразвитой техники и недостатка продуктов и которая сама переходит на положение артели, а будущая коммуна, которая возникнет на базе более развитой техники и обилия продуктов. Будущая коммуна вырастет из развитой и зажиточной артели. Будущая сельскохозяйственная коммуна возникнет тогда, когда на полях и фермах артели будет обилие зерна, скота, птицы, овощей и всяких других продуктов, когда при артелях зведутся механизированные прачечные, современные кухни-столовые, хлебозаводы и т.д., когда колхозник увидит, что ему выгоднее получать мясо и молоко с фермы, чем заводить свою корову и мелкийц скот, когда колхозница увидит, что ей выгоднее обедать в столовой, брать хлеб с хлебозавода и получать стиранное белье из общественной прачечной, чем самой заниматься этим делом. Юудущая коммуна возникнет на базе более развитой техники и более развитой артели, на базе обилия продуктов. Когда это будет? Конечно, не скоро. Но это будет. Было бы преступлением искусственно ускорять процесс перерастания артели в будущую коммуну. Это спутало бы все карты и облегчило бы дело наших врагов. Процесс перерастания артели в будущую коммуну должен проходить постепенно, по мере того, как все колхозники будут убеждаться в необходимости такого перерастания.
Так обстоит дело с вопросом об артели и коммуне.»
Левицкий несколько раз подряд перечитывал доклад товарища Сталина на ХVII Партсъезде.
С вершины сталинских отточенных формулировок смотрел он на Ободовку, на коммуну, на прожитые годы.
Какими были они тогда, когда собирались строить коммуну?
Первые коммуны отражали набеги бандитов, многие из них были подлинными зачинателями коллективизации. Этих лет не вычеркнешь. А потом так долго и упорно искали они свои пути. И вот теперь казалось далеко вперед выскочили с великим словом «коммуна», а делами остались позади многих молодых, недавних колхозов. Но зато как ясна теперь цель!
...Будущее — сталинская коммуна! Лозинские и Костенюки, Гомонюк и сын его Володька переложат свой труд на железные плечи сельскохозяйственных машин. Люди будут работать, меньше думая о еде, о фунте сливочного масла, а будут есть для того, чтобы много работать. В Ободовке так же как на Беломорстрое и Днепрострое обобществленные земли, социалистическое производтво перекуют и перевоспитают селян.
Государство даст МТС, много новых, умных машин для обработки полей, зерна и сырья. Вооруженная техникой и волей строителей социализма сталинская коммуна бросит волю и машины на борьбу с природой за колоссальные урожаи, за колоссальную производительность, — так будут стерты грани между городом и деревней.
Что же делать сегодня с бессарабской коммуной? Закрывать ли детский дом, разбирать или приспособить для других целей фабрику-кухню, не строить дом культуры, обзавестись всем примусами, корытами... Гомонючке в стужу стоять в ставу, полоскать подштанники Гомонюка... или купить новые стиральные машины для прачечной, о которых Левицкий недавно прочитал объявление в «Известиях».
Нельзя ускорять процесс перерастания артели в коммуну. Но нужно ли сегодня после выступления товю Сталина уравнивать бессарабскую коммуну с «Червонной Армией»? Сделать из нее несколько небольших, но крепких артелей?
Вот рядом, в селе Перебудово, рядом со станцией Вопнярка артель «Незаможник» недавно стала называться «Заможной». Куда идет эта артель? Недавно построили они колхозную пекарню, в ней пекут хлеб лучше, чем раньше каждыйц колхозник у себя в печке. Стали колхозники передавать свою муку пекарне. Не выгодно колхознику терять время на мельнице, ночью месить хлеба. Выгоднее брать готовый печеный хлеб. За это имеет смысл заплатить своим же трудоднем.
Питались вместе на поле во время уборочной, решили выстроить постоянную столовую. Строят детские ясли. Женщины-селянки не боятся теперь, что будут смывать с их детей счастье. А потом «Заможник» сможет за свои высокие трудодни не только варить жирные щи, но и провести водопровод, поставить динамо, осветить хаты, провести ремни на мельницу и в мастерскую.
Когда у каждого будет своя корова, своя свинья, то будет очень много свиней и коров в самой артели и будет аппетит не только к салу, но и к культуре, к кино, к газете.
Там, в Ободовке, уже сейчачс коммунар имеет многое из того, чем пользуется рабочий на заводе. Утром он просыпается, его будит громкоговоритель. Он может делать все семнадцать движений вместе с миллионами людей, которые через час должны встать к станку. Он ежедневно читает отпечатанную в типографии коммуны ежедневную газету.
Он моется в бане, белье сдает в прачечную, бреется в парикмахерской, обедает в столовой.
Коммунары должны быть зажиточными колхозниками. Нужно драться за высокий трудодень, за использование того, что получает колхозник на свой трудодень. Нужно развивать все то, что ведет любую артель и сегодняшнюю коммуну, которая должна перестроиться на крепкий колхозный лад к будущей сталинской коммуне.
В коммуне есть люди, проработавшие целое десятилетие в коллективизации. В коммуне не только натуральный обмен, но миллионный ежегодный оборот, высокая товарность, накоплены неделимые капиталы.
Не искусственно, а органически вытекая из государственной поддержки и собственной мощи, сегодняшние артели в какие-то точно не обозначенные годы станут сталинскими коммунами. И бессарабская коммуна может быть впереди таких артелей. Поскорей заканчивать постройкой фабрику-кухню. Нужно больше селян-единоличников втянуть в коммуну. Нужны тысячи обедов, нужно разнообразное меню. Общественное питание минус уравиловка. Каждый должен питаться в зависимости от того, сколько он сдает натурой. Никакой филантропии!
Трудодни коммуны идут и на швейную и на сапожника. Быт должен быть отделен от производства. Пусть сам колхозник расплачивается за саое обслуживание или трудоднем или деньгами. Пусть не будет есть то, что ему сварят и подадут на стол. Если же плохо будет работать фабрика-кухня, если плохо и дорого будут стирать в прачечной, коммунар не пойдет ни на фабрику-кухню, ни в прачечную. Теперь ответственней должна стать работа по организованному обслуживанию быта. Пусть и родители-колхозники заботятся о своем ребенке, но коммуна так же как и государство должна помочь им в этом; детский дом и ясли должны работать лучше, чтобы пискуны и шалуны не связывали матерей.
Партийная организация должна помочь коммунарам не только обзаводиться свиньями, чтобы к первому мая иметь сало и колбсу. Против «свинских» настроений, за покупку телок и коров.
Пусть поэкономят хозяйки. Сначала не на платки и занавески, не на туфли на высоких каблуках истратят свои колхозные рубли, а подсоберут на корову. В коммуне масса сорняков и бурьянов, их нужно утилизировать как корма.
Обо всем этом думал Левицкий. Вот бы теперь ему вырваться хоть на несколько дней в Ободовку. Побеседовать по душам, пробраться в мысли и в желания. Подсчитать цифры. Теперь, после сталинских слов, не искать и комбинировать, а неуклонно, просто — вести коммуну к коммуне.
И Левицкий, выполняя текущую работу в Наркомземе Украины, мечтал о командировке в Ободовку.
В коммуне читали доклад Сталина, прорабатывали в партшколе. Выдержки напечатала многотиражка.
Шли январские дни. У многих коммунаров в комнатах стояли мешки с картошкой и мукой. Некоторые не знали, что с ней делать. Женщины стряпали обеды на примусах, ставили кастрюльки на плиту в коммунарской кухне. Другие радовались — хлеба хватит до нового урожая, зачем работать, можно пока и отдохнуть. Коммунары отлынивали от работы, многие стали пить и философствовать:
— Ну, теперь сам Сталин сказал что не нужно коммуны. Разойдемся по артелям. А здесь совхоз будет.
Медленно наступала весна, точно и она сомневалась, нужна ли в этом году коммуне. Агроном составлял планы. В мастерских шел ремонт. Бригадиры занимались в сельскохозяйственной школе.
Председатель коммуны Мокрицкий не выходил из своего кабинета, он готовился к отчетному собранию коммуны. Он расскажет о достижениях, проанализирует работу каждого коммунара. Мокрицкий обложился выписками из бухгалтери. Доклад надо написать заранее, чтобы его можно было напечатать отдельной книгой.
Мокрицкий противопоставлял свое руководство тому, что было при Левицком и Гажалове. Им было легко: в коммуне было двести человек. Все те, кто сейчас председатели в других колхозах и сельсоветах, были тогда коммунарами. Почему бы тогда не фантазировать и не говорить об американском опыте? А вот теперь в коммуне тысяча людей, попробовали бы они повариться в этой массе, когда раньше столько времени тратили на Гомонюка и Лозинского.
Мокрицкий считал, что он, председатель коммуны, должен быть в коммуне полным начальником, так же как любой директор единоначальник на своем заводе.
— Нам нужна рабочая сила. Довольно нам теоретиков в коммуне. Они только путают, — считал Мокрицкий. Поэтому он не поладил с двадцатипятитысячником Шиховым, со щекиным, секретарем партячейки, со многими старыми коммунарами. Мокрицкий хотел руководить, не считаясь с парторганизацией. Шихов и щекин ушли из коммуны.
Мокрицкий не передавал коммунарам письма Левицкого и Гажалова. Он не оглашал их приветствия на общих собраниях. Пусть знают все, что он, Мокрицкий, руководит один, не слушаясь советов из Москвы и Харькова.
Мокрицкий часто рассказывал о своих подвигах на фронтах гражданской войны; было странно его слушателям, как это обошли его — красного партизана, не наградили за боевые заслуги орденом.
Мечтал Мокрицкий, что к десятилетию коммуны за достижения котовцев на сельскохозяйственном фронте получит он орден Ленина или, по крайней мере, Красной Звезды. Были у него и свои взгляды на развитие хозяйства коммуны и ее будущее.
Он по-своему понял доклад Сталина и особенно обрадовался, считая, что Сталин подтверждает полностью его мысли. Он, Мокрицкий, не любит, когда забегают вперед. Здесь Ободовка, а не Америка. Зачем здесь сенонагружатель, привезенный Левицким из Америки, когда селянин и так привык складывать сено в скирды.
Мокрицкий считал, что не понимают Левицкий и Гажалов природу крестьянина. Племенное животноводство слишком дорого стоит и дает мало прибыли. У государства, кроме коммуны, много племенных хозяйств. Повидловарением и изготовлением макарон тоже пусть занимаются соответствующие наркоматы.
В 1933 году почти не работала повидловарка. Мокрицкий не озаботился вовремя о сырье. Стояла макаронка, а особенно не везло фабрике-кухне. Мокрицкий считал, что не нужна она теперь, пусть готовит каждый у себя на дому. Фабрику затеял Левицкий, пусть и расхлебывает. Зачем она нужна, было бы из чего готовить — и в котелке сварят.
Мокрицкий боялся тех, кто мог быть выше его хоть на вершок. Он не допускал противоречий. Все его силы уходили на то, чтобы сохранячть свое единоначалие и карать сопротивляющихся. Он не советовался с коммунарами, на собраниях строго соблюдал регламент, следя за тем, чтобы посторонние, не члены правления, не мешали порядку. каждый раз после заседания правления составлялись большие протоколы, но никто после не следил за тем, как проводятся в жизнь указания даже самого председателя.
Мокрицкий хотел перекроить коммуну «на крестьянский лад». Обычно он путешествовал из своей комнаты в контору, воружившись палочкой. Изоедка кивком головы раскланивался с кем-нибудь из коммунаров.
...«Нам, котовцам, небезразлично, как и куда идет коммуна. Нам небезраздично, как ее ведут и кто ее ведет. Или коллектив мыслит и тянет за собой окружающее, как красноармеец в бою, как ударник на производстве, или организм коммуны равняется по узким местам, на спокойствие и топтание на месте. Ты знаешь, Степа, что смерть организма начинается еще тогда, когда он живет. Это так называемый «живой труп», вот что опасно коммуне. Те достижения, которых добилась коммуна, это ее потенция, ее социалистическая природа. Это успех общего подъема страны и мероприятий государства по отношению к колхозному движению. Эти накопления дали и еще дадут много результатов. Ну, а ты посмотри, что делается у нас. Колодец и птичник не выстроены. На два года застряла фабрика-кухня. Стоит макаронка. Ты подумай, сколько стоят государству твои взгляды. Огородное хозяйство и засолочное отделение могли дать гораздо больше успеха, но ты вовремя не подготовил на месте тары...» — писал из Москвы Гажалов.
...«Нужно установить новые взаимоотношения коммунаров с коммуной. Коммунар должен знать всегда, днем и ночью, сколько у него трудодней, следить за своевременной и правильной записью. Довольно надеяться на доброту отдельных руководителей. Нужно все внимание сосредоточить на выработке.
...Я знаю, что у вас по горло работы: хлебозаготовки, посевная подготовка; но не надо забывать о живых людях-коммунарах, надо создать им соответствующую обстановку для работы.
Ведб меня интересуют цифры, планы сева, сколько принято новых коммунаров, получили ли ссуду на горох, сколько пустили на маслобойку. Как насчет того чтобы посадить этой весной 32 гектара картофеля? Почему не отвечаете на мои письма? Я несколько дней подряд, до пяти утра писал о том, как надо перестроить каждую отрасль хозяйства», — писал Левицкий.
Мокрицкий не смущался. Вот он сделает доклад, тогда всем и все будет ясно. Больше месяца сидел Мокрицкий над бумагами, выписывал округлым, размашистым своим почерком все острые места саоей будущей речи.
Митител, принятый учиться в академию имени Кагановича, приехал на несколько дней в коммуну за своей семьей. За несколько месяцев его отстутствия в Ободовке коммуна стала неузнаваема. Люди шатались по двору. Приглашали друг джруга на попойки. Шли разговоры о том, что коммуна не нужна.
Мрачнел Гомонюк. Поступил он в коммуну, уйдя из совхоза.Скоро исполнится 10 лет с того дня, так вот накануне праздника в совхоз идти.
Кое-кому Мокрицкий обещал, после годового отчета на собрании дать «отпуск» из коммуны. Многие, получившие натуру, ушли из коммуны. Те же у кого мало было хлеба хотели лишь остаться до следующего распределения.
Даже как-то тускнее стало в коммуне. Несколько дней не работала электростанция, коммуна погружалась во тьму. В комнатах шли разговоры, сообщались новости, люди валались на кроватях, не зная чем себя занять.
В коммуне что-то ждали, к чему-то готовились.
Обо всем этом написал Митител и Левицкому и Гажалову. Перед отъездом собрался поговорить и с Лепехиным, но тот сам вызвал его на разговор в политотдел.
Прошло время первых знакомств, восторгов и пожеланий. Лепехин успел разобраться в рядовых коммунарах и их вождях. В эти дни разрывались политотдельцы. Они готовились к своей второй весне, ремонтировали трактора, запасали горючее, укомплектовывали колхозные бригады и больше чем когда бы то ни было присматривались к комуне с тем, чтобы вмешаться в ее дела, выпрямить наклон. Нужно было ускорить возку гноя на поле. Ножно было и освободить коммуну и отт другого просачивающегося «гноя».
Еще на год-два придется Митителу отказаться от академии в Москве.
Они разговаривали, ленинградец Лепехин и бессарабец Митител, профессор и колхозник, о делах коммуны. И как-то само собой вышло, что Митител стал думать не о подводе на станцию Дохно, а о том, как расставить через несколько дней коммунистов по фермам и бригадам.
В эти дни старые коммунисты, и Щекин, работавший политруком батареи в одной из частей, и Харитова в Виннице, и Шихов в Донбассе, зная из писем положение в коммуне, думали об Ободовке - ведь в неделимом капитале коммугы и их сила, мечты, задор и упорство и много, много работы хорошей и дружной.
И в Ободовке, и всюду где знали о коммуне чувствовали, что не туда, без сердца и цели ведет «нашу коммуну» человек, который бьет себя в грудь, рассказывая о прошлом.
Митител не жалел о Москве и академии. Он сам не отпустил Ивана Мититела, коммуниста 33 лет, из Ободовки, куда прибыл он 23-х летним парнем, напугав сторожа и обрадовав бессарабцев.
Митител знал — поднять коммуну, воодушевить колхозников, образцово выполнить сев, добиться того, чтоб к десятилетию коммуна была достойна своей славы.
«Кто не идет вперед — тот отступает»Ю писал котовцам нарком. Митител остался в Ободовке, выполняя приказ Ворошилова, Лепехина, свой и всех тех, кому небезразлична судьба коммуны Котовского.
«Я бы на твоем месте поставил перед коммуной задачу — выполнить решения XVII партсъезда до праздника 10-летия коммуны. Коммуна должна показать свою работу. Вот к этому сроку должно быть все ударно сделано. Весь секрет успеха будет зависеть от работы, которую вы проведете до уборки.
Нужно на это мобилизовать массы коммунаров. Развернуть ударников, бригады всей коммуны.
Для этого необходимо: раз - личная твоя выдержка. Нервы на цепочку. Это помни всегда и во всякое время. Два - мобилизация всех на производство. Сейчас же немедля загрузить всех работой, ни одной болтающейся фигуры. Начать надо с возки навоза. Сам возьму пару лошадей. Возьмите 100-120 подвод, мобилизуйте женщин на лошадей.
Сосредоточьте в Стратевке и Ободовке на этой работе 150-200 человек. Сами с ними поработаете дней десять, проведите среди них массовую работу, это будет решающим в деле восстановления производственных настроений.
Когда люди загружены работой, они не будут пить и заниматься болтологией, что самое опасное. Мобилизуй себя и актив, с ним дальше и пойдешь в бой. Короче говоря, задача твоя во внутренней организации. Личная выдержка, личный пример, мобилизация производства и укрепление производственной спайки, пополнение состава и укрепление актива, забота о коммунарах - это основное» — писал Левицкий Митителу.
* * *
Мокрицкий подготовился к докладу. Он исписал 387 больших листов. Он просил не ограничивать его временем, приготовился говорить шесть часов.
Но через час его перестали слушать. Коммунары задвали вопросы, Мокрицкий не хотел отвечать на них, ломая течение доклада. Ему дали еще 15 минут. Докладчик сбился и успел только прочитать пышное заключение о победах и достижениях, о том, как под славным испытанным руководством политотдела они и дальше будут держать знамена.
После Мокрицкого коммунары тоже говорили о достижениях. Разве это не победа - вместог 11,5 центнеров с гектара добились 16. Коммунары живут намного лучше, чем колхозники в соседних артелях и единоличники. Надо премировать агронома Дегтяра.
Но больше всего коммунары говорили о том, чего не должно было быть: о перерасходе 60000 трудодней, о порче при засыпке овощей, о разобранной макаронке. О том, что важнейшие решения и большие расходы проихзводились без согласия общего собрания. Что слишком много начальников мешают самостоятельной работе бригадиров.
Общее собрание постановило вместо контрольной комиссии организовать товарищеский суд, а новых членов в коммуну принимать по уставу артели.
В новое правление выбрали шесть Иванов и одного Антона: Ивана Мититела, Ивана Микульского, которого прислал обком на партработу, Ивана Жиденова, Ивана Гомонюка, Ивана Лозинского, Ивана Ревика и Антона Кремнева.
Большую ошибку совершили накануне 8 марта — ни одной женщины в правлении нет. Лозинская Тася прошла только кандидатом.
На этом же собрании единогласно постановили подарить своим шефам - 3-й Бессарабской дивизии им. Г.И.Котовского «одну семью свиней, матку с поросятами».
Начальник политотдела попросил слово. Не сразу начал он говорить, еще минуту думал на глазах собравшихся.
«Мы вступаем в сев. Все условия для победы у нас есть. Лошади есть, земля есть, семена есть. Как будто бы дело неплохо и с фондами питания. Люди есть, расставлены по бригадам. Дело за малым, за одним. Просто, без шума, без резолюций, спокойно, по-хозяйски пойти на работу и честно работать. Больше ничего от каждого не требуется. Запомните старую пословицу - не говори "гоп", пока не перепрыгнешь. Пусть играет музыка, когда выполните это дело. Пусть лозунг бессарабцев будет такой - праздновать после победы. Это нужно запомнить новому составу правления.
Мы становимся крепко на ноги, мы богаче чем любой колхоз не только области, но и, может быть, любого колхоза нашей страны. Мы, кроме материалов и богатств, имеем большую прослойку коммунистов и комсомольцев, которые должны повести за собой. Мы имеем все для того, чтобы раньше какого-либо колхоза нашей страны прийти к такой коммуне, которая основана на новой технике и производстве, культуре и быте.
Мы имеем все данные, что наша коммуна может быть той коммуной, о которой говорил на XVII съезде тов. Сталин. Все условия для этого есть. Отсюда вывод - мы сейчас, делая перестройку, ставим первую цель: стать зажиточным большевистским колхозом, сохранив то хорошее, что осталось у нас от коммуны, выбросив то, что было уравниловкой, что поощряло лодыря, тех, кто хотел погреть руки у коммуны.
Завтрашний день для нас ясен. Нужно сейчас все наши возможности подготовки в последние дни к весне использовать так, чтобы бессарабская коммуна была ведущей не только в нашем МТС, а и дальше за ее пределами. Ряд колхозов нашей области и даже нашей МТС, поверьте, не хуже вашего, а несколько лучше готовятся к севу. Мне хотелось сегодня, последней встрече перед весенним севом, предупредить об опасности, которая стоит перед вами.
И если весной 33 года вы принимали переходящее знамя области в коммуну, как бы не пришлось отдавать это знамя весной 34 года. И это вместо заключительного слова. Это напоминание вместо приветствия, за которым не будет никаких слов «да здравствует» и так далее.»
Первый раз коммунары собрались в огромном, еще недостроенном здании фабрики-кухни. Весь день из клуба коммуны в фабрику-кухню перетаскивали столы и стулья. Еще не проведены электропровода, и уборщицы заготовляли керосиновые лампы. Сегодня сюда приглашены все коммунары.
Никогда в Ободовке под одной крышей не собиралось столько людей. Разместились в зале по своим полеводческим бригадам. Тускло горели лампы; люди стояли, не снимая шапок. Тысячи ног принесли с собой на недавно выложенные метлахские плитки густую ободовскую грязь.
Так коммуна вступала в десятую свою весну. Сеялки, бороны, плуги остались в инвентарных сараях. Сюда собрались для того, чтобы проверить, как подготовлен сев, расставлены люди, все ли знают свои места, все ли проверено.
До этого несколько дней возили навоз. Засевали парники. Ремонтировали повозки, упряжь, хомуты Но больше всего удивлялись коммунары — первый раз каждый увидел всех. Тесно даже в огромном зале. Не видно стен, кажется, что без конца со всех сторон лица и глаза.
— Шановни товарищи комунары. Вид имени 3-й бригады ездових визиваю 2-ю бригаду. Дорогие товарищи. Я хочу трохи зупиниться, що ми маем зараз и що ми видели раньше, когда нас не допускали к воротам палаца. Мы сьогодни собрались в таком помещении, о котором не мог мечтать пан Сабанский. Перед нами стоит весна второй пятилетки. Она решает всю нашу судьбу. Быть ли нашей коммуне большевистской или зажиточной. Мы должны обещать сегодня новому нашему правлению, что выполним все планы, что у нас не будет ни одной поврежденной в работе лощади, не будет ни одного прогула.
Нам же что нужно для того, чтоб выйти в поле? Нужен корм коням, корм людям, а дети наши пусть будут все в детсадах и в детском доме. Работа нам не страшна. Мы возьмем землю со всех сторон.
Так говорил Пантелеймон Карпов, он хотел чтоб его одинаково было всем слышно, своим голосом он осваивал огромность залы. Здесь еще никогд не говорили речи. Карпов говорил, а сам, незаметно для себя, пододвигался к середине зала - так будет слышней.
— В этом году коммуне прирезали много новой земли. Нам не хватает людей. Кто из женщин согласен работать с лошадьми? — объявил Митител.
Первой поднялась Субботина. В первые годы коммуны работала она на слепых конях. Теперь в новой коммунарской конюшне другие кони. Субботина вызывает других коммунарок и вслед за ней поднимается много рук, всех сразу не записать. Грушковская, она только этой весной поступила в коммуну. Галя Ковальчук, Яворская, Колосючка. Они готовы чистить лошадей, запрягать, сеять, волочить, катковать. Грушковская никогда не работала с лошадьми, и тут же на собрании ездовые Хамлак и Рембайло обещают ей помогать.
Бригадир второй бригады Агей Реут объявляет, что с этого дня вторая бригада называется именем десятилетия коммуны. Агей первую весну будет бригадиром. Он уже разбил людей своей бригады, закрепил инвентарь. Знает, кто у него рулевые, кто сеяльщики.
Бригадиры Гавриленко, Колосюк, Нестерюк, Мельник и Шумаков рассказывают, как подготовились к севу.
— Сегодня всего-навсего 16-е марта. Самый обыкновенный день, но для нас день великого торжества. Отдохнули мы, даже слишком хорошо отдохнули. А теперь до самого праздника коммуны каждый из тех, кто смотрит сейчас на меня, будет работать не покладая рук. А то мы можем опозорить всех тех, кто не один год, а уж десятый год работает в коммуне. Мы должны к десятилетию быть победителями, — говорил следующий на выступлениях.
«Десятилетие» как-то сразу вошло в каждого. Даже тех, кто еще недавно собирался уходить из коммуны, говорил о том, что вот «десятилетие отпраздную, а там видно будет».
После того, как все сказали бригадиры, когда больше пятидесяти женщин согласились работать с лошадьми, на дощатые столы поставили чайники и кувшины с вином. Женщины внесли на широких блюдах холодец. Подняли кружки и стаканы, а кому не хватило, так блюдца на вытянутых руках. За весну, за завтрашний день.
* * *
Агей Реут проснулся без пятнадцати пять, вскочил быстро, как на подъеме, и побежал под душ. Через несколько минут Агей был уже на конюшне. Полно в закромах. Немировский раздает овес своим коням, он уже готов к выезду.
В конюшню идут люди, отряхивая сон. С села, с палаца, с коммунарских домов на горе.
Субботина ведет поить лошадей. реут достает книжечку, отмечает кто на каком участке работает. Захарченко запрягает лошадь в каток, Громовик — в борону. Ездовые затягивают шлеи, забирают с собой на подводы сено. Вторая бригада выезжает в поле.
Реут смотрит землю, как осматривая поле сражения. Бойцы занимают свои места у сеялок и борон. Реут проверяет глубину вспашки, он щупает руками землю, смотрит как сыпятся семена из сошников, подсчитывает обороты колес. Сыпятся семена, посев равномерен.
Из коммуны ездовая Грушковская привозит обед. Коммунары вылавливают из мисок куски мяса и слушают Реута. Он читает вслух стенную газету. После обеда туман, покрывавший землю, растворяется под солнечными лучами. Опять пошли бороны и сеялки, бороны в одну сторону, сеялки в другую. Вот они встречаются, вот исчезают за холмом. Все поднялось, переворачивается, поле полно шумом и движением. Поле взято в работу, на него наступает тысяча человек.
Побрякивают цепочки, на которых держатся сошники. Селяне чертят полосы. Стукаются железные спицы, лязгают бороны, и все это озвучено женскими голосами.
Рулевые на сеялках следят за тем, чтоб сеять бураки по прямой линии, они чертят колесами эту линию так, что когда идкт во второй раз, правое колесо всегда рядом с первой свежей бороздой.
Земля принимает потоки семян, отдает им влагу. И все это тронется в рост, потянется в вышину, к синеве. У людей обгоревшие лица — солнце подогревает их, и так уж разогревшихся.
Реут следит, чтобы не было огрехов. СТановится за сеялкой, смотрит, чтоб в сошники не забивалась земля, очищает их на поворотах. Сколько тысяч шагов вслед за лошадьми, по тяжелой сырой земле.
Агроном Дегтяр не узнавал весну. Обычно ее сверкающие дни сопровождались густыми разговорами, волнениями и массой распоряжений. Агроном советовал, распоряжения бригадирам отдавал зав. полеводством, а его контролировал зам. председателя коммуны. Бригадир не чувствовал себя главным на поле. А в этом году весну направляли агроном и бригадиры без посредников. Не четыре распоряжения, а одно задание, кторое получает бригадир каждый вечер.
Сегодня сеем свеклу, в работе две сеялки, пять культиваторов, три бороны. На другом участке бригады трактор, чтыре бороны и зерновые сеялки.
Бригадир следит за тем, чтобы ни на минуту не останавливалась работа, он перебрасывает бороны и сеялки с участка на участок. Реут учитывает: трактор вспашет сегодня 20 гектаров, значит, нужно пустить четыре сеялки и четыре бороны. Но у трактора нужно подтянуть подшипник, простой четыре часа. Реут перебрасывает сеялки и бороны на другой участок.
...Радостно и открыто жил Реут в коммуне. Ровный и смышленый, он не скрывал удивления, когда узнавал новое. На рабфаке коммуны Реут научился и дробям и процентам. Они пригодились, когда Реут стал бригадиром. Реут удивлялся, запоминая новые названия и имена на уроках истории и географии, Удивление быстро сменялось уверенностью. 1.
Он хорошо запоминл и осмысливал, незаметно включал все что узнавал в свои дела, разговоры и мысли. Реут много думал, засыпая. Так же как тысячи парней, он мечтал "поработать, а потом учиться". С чувством и тактом разбирался он во всх противоречиях. Распутывая страсти и недовольства, руководил Реут своей бригадой. Не кричал, не распекал. Если указывал, то за дело. его распоряжения были продуманны и четки.
Реут, Гавриленко, Шумаков, Колосюк — все они недавние красноармейцы и младшие командиры. Они, организаторы сева, сразу же стали самыми заметными людьми коммуны, так же как раньше Гомонюк, Лозинский и Лебедев. Ежедневно бригадиры встречались на конюшне с Гомонюком. Он, единственный в коммуне, не считался с тем что они теперь «начальники». ругал Колосюка, когда тот перегонял свою верховую лошадь. С лозинским встречались бригадиры на пол, он был председателем комиссии по определению качества посевов.
Мечтали раньше в коммуне о тракторах, о том как колонна за несколько дней вспашет все поле. А в эту весну МТС выделила на поля коммуны два трактора. Два трактора, но зато в коммуне 217 откормленных коней. Жены котовцев, ободовские селяне и терармейцы читали статью в многотиражке коммуны: «Кинь любить ласку!»
«Кинь цин же народне достояние, по природи свои вин надточутливий до ласки и грубости. А тому з коньом треба поводитись ласково уважно доглядати и правильно його годувати».
— Это у нас как маневры. Наши боевые единицы — бригады. Наши бригадиры люди военные. Не хватает только биноклей, ну чторт возьми все равно наши крохотные пули — семена попадают не в «молоко», а в яблочко, в землю, — говорил «командарм» Дегтяр, объезжавший фронт на кобыле Беде.
В разгар сева в коммуну на несколько дней приехал Левицкий. На этот раз ему нужны были и цифры и люди. Больше полугода не был он в коммуне и эза это время, знал, произошли большие перемены у каждого.
Начал пить Лебедев. Его спаивали в дни, когда впервые коммунары получили на руки натуру. Лебедев свалился в погреб и сломал ногу.
Чорба хотел уйти из коммуны, потому что не хватит ему теперь трудодней прокормить свою большую семью.
Левицкий остановился у Лозинского. Лозинский обещал следить за Лебедевым. Пусть поживет несколько месяцев в стратьевском отделении коммуны, восстановит свой авторитет, и тогда его сноа можно будет поставить на прежнюю работу.
Обходя квартиры коммунаов, Левицкий справлялся не о здоовье, а о том, сколько заработали трудодней. Вот Гилка — каких только безделушек не покупал он раньше на базаре! А ведь теперь, если пороется в своем сундуке, есть что продать. Да и крометого, в кассе должен получить по трудодням. Почему бы Гилке не купить корову в этом же месяце. Левицкий поставил вопрос перед правлением помочь Чорбе купить корову. Так и был на этот раз Девицкий пастухом, загоняющим в хлева еще не существующих коров.
Заправив свои брюки, купленные в Америке, в сапоги, одолженные на несколько дней у Гомонюка, он целый день ходил по хозяйству, ловил грузовики, подсаживался на Беду Дегтяра, созывал совещание молодых специалистов МТС и коммуны, а по вечерам беседовал с Митителом и Лепехиным.
— Да, совершили большую ошибку. Лучший хлеб раздали, продали единоличникам и спекулянтам, а худший оставили для общественного питания. Теперь понимаю я, почему Мокрицкий так привил вкус к свиному салу. Вы еще до сих пор коммунарских поросят кормите за общественный счет. Гомонючка держит две свиньи, а сама недавно на рынке продала 36 пудов хлеба. Так можно целым стадом свиней каждому обзавестись.
Самое главное, Митител, надо нам установить твердый лимит трудодней . Трудодни должны идти только на производство, а не на сапожника и на парикмахера. В этом году мы должны дать коммунару не меньше 5 килограмм зерна на трудодень, не меньше 5 рублей деньгами. Сейчас нужно бороться за денежную часть трудодня. Нам нужно будет 13500 тысяч центнеров хлеба. На фураж нужно оставить 36000 пудов, на семена 15000, государству 15000, МТС 15000, для распределения останется 7000 центнеров.
Что-то эти цифры не сходятся... ГШ |
Значит, у нас, из расчета пяти килограмм на трудодень, есть фонд 140000 трудодней. В прошлом году израсходовали, разбросали 240000. А сейчас надо уложиться в 140000. Кроме того, вы рыболовство совсем забросили. Можно дать коммунару на трудодень несколько кило рыбы. Нужно установить лимиты трудодней. На 140000 трудодней нам нужно 700000 рублей. Да кроме того, в неделимый капитал 125000 и 100000 в остальные фонды. Нам нужен миллион. Откуда взять — полеводство и огородничество дадут не меньше 100000, виноделие, если сделают 9000 ведер, даст не меньше 300000, плодовый комбинат — свободно 200000. Ну, а остальное на животноводстве. Молоко можно продавать. Надо только не заниматься филантропией.
Мы должны сохранить завоеванные позиции. То, что бесспорно войдет в будущую сталинскую коммуну. Фабрику-кухню, пекарню, детские ясли нужно умело сочетать с интересами зажиточного коммунара. Надо организовать жилищную кооперацию. Это дело легко поднять. Хоть в этом году построить 10-15 домов зажиточных колхозников. Можно строить напротив фабрики-кухни. Я первый вступаю в кооператив. Ведь мы с Гажаловым «отходники», а дом-то наш здесь.
Коммуна заканчивала весенний сев на семь дней раньше государственного срока. Лозинский, Гомонюк, Жиденов и другие коммунары были переброшены политотделом на помощь колхозам. Месяц назад еще размышляли люди о своей судьбе, ходили по углам. Теперь же люди, расставленные у сеялок и лошадей, знали только одно: окончить посевную, потом привести в порядок парк. Уже сейчас пионеры возят с балановского леса молоденькие сосны и ели для посадки.
Вывезти мусор, бросить людей и подводы на строительство фабрики-кухни, достать котлы, переоборудовать клуб, подготовиться к десятилетию, к встрече с людьми, которые приедут смотреть, как они работали десять лет и последнюю юбилейную весну. Имена лучших будут записаны в книге истории коммуны. Старые коммунары Цапа, Дрыга, Харитова вспоминали, как вступали они в коммуну. По вечерам в комнате у больного Дрыги собирались коммунары. Левицкий рассказывал о том, как забирали ни мельницу у Потапа Федоровича Токаря, смеялись над Ванькой Петровым, как он танцевал с ксендзом.
В свой приезд Левицкий словн впрыскивал каждому порцию бодрости. Давал перспективу в коммуне и Владимиру Карпову, который хотел уйти из коммуны, потому что по специальности он шофер, а приходится работать ездовым, так как в коммуне всего две грузовые машины. От Левицког Карпов узнал, что через несколько месяцев еще несколько машин будет в коммуне.
Левицкий помогал Митителу. После того как ликвидировали отделы быта, снабжения и «функционеры» переквалифицировались в хлеборобов, по всякому делу, и за керосином и за клеенкой для новорожденных коммунары шли к Митителу. Митител должен был распутывать «грехи» прежнего руководства.
Те, кто ушли из коммуны, забрав свой хлеб, узнали о том, что в коммуну приехал Левицкий, о том, как справились коммунары с севом. Они приходили в контору и дожидались своей очереди говорить с Митителом. Их принимали обратно в коммуну.
Мельник дожидался, пока Митител останется один. Он пришел к нему за советом.
— Дело у меня не срочное, но важное. Хочу купить корову, свинья у меня. А для этого дела удобнее мне жить в хате, чем в комнате. Свалили мы несколько лет назад мою хату, нужно было тогда. А теперь вот мысль: хочу купить хату в селе, допустимо ли это мне как бригадиру и кандидату партии.
— Покупай! — быстро благословил его Митител, а сам побежал к телефону. Его вызывали со станции: прибыли паровые котлы для фабрики-кухни.
СКАРГА КОНЯ
Дивлюся я на своих товарищив коней и серце мое стискаеться вид болю. Издови у них от як Возний, Ковтун, Стасько, Москалик, Суботина и другие дбають за коней — вони им в роботи норми перевиконують — издових за це поважають уси, в червоний список передовикив занесли и цилком вирно. Хиба я не миг працювати по ударному? Але ще ж зробиш — коли издовим у мене ото, смиття якись — Зименко голодом нас морив, не поив своечасно, весь час батижком пидстьогуе. 7.04 мий товарищ по работи зовсим захворив вид цього и з роботи вийшов. Тут я й не стерпив. Хватил за шиворотЗименко и геть викинув цьго поганого издового, щоб й духу його на конюшни не було.
Теперь ще й до Стевбатька треба взятись. Як не сором правлинию комуни перевантужувати нас очисткою конюшни вид усякове смиття — у нас и так роботи чи мало.
За неграмотного - Крокодил.
Так жаловались кони в стенной газете, вывешенной рядом с закрытым стойлом свирепого жеребца Черкеса.
Юхтим Возний среди ободовских селян, поступивших в коммуну, был таким же как Гомонюк среди котовцев. Юхтим первый раз в своей жизни побрил свою голову в парикмахерской коммуны. Несколько дней после этого он гладил свой затылок. С тех пор стал Юхтим носить коротко подстриженные волосы. Гомонюк все больше молчал, если же говорил, то всегда к делу, или указывал, или ругал. Юхтим же с первых произнесенных утром слов не умолкал. Он разговаривал с лошадьми, с жеребцами, он подгонял, подсвистывал, задирал доярок, награждал своих друзей прозвищами. А когда оставался без собеседников, мурлыкал и пел, поражая своим безголосьем коней и все окрестности.
Это за него, неграмотного, писал «Крокодил». Он и Гомонюк к 10-летию коммуны объявили смотр коня.
Ездовой Артеменко Кефир не выполняет распоряжения ветеринара, у его коня больны ноги. Бригадир третьей бригады Колосюк плохо следит за тем, как работают его ездовые и чистят конюшню. Залепа Василь и Бабий Иван бьют лошадей. Мостовик Трофим не заметил, как Бандит, заступив постромок, натер себе ногу. Гомонюк обнаружил вшивость у нескольких коней.
Иван Гунько получил от Клопотуна плохих коней, но стал за ними ухаживать, каждый день его кони выполняли норму и за несколько месяцев стали лучшими в бригаде. Он их вовремя поит, чистит, гонит на пастбище. Хороши кони у Лавро Корзаченко, у Городенского Кузьмы, подогнал он всем коням хорошую сбрую, хорошо утрамбовывает стойла, достает сухую подстилку.
Дзюбенко Павло, Немировский Иван, Курко Ефим, Ромбайло Евдоким, Москалик Сак, Стацько и Гробовик Савва лучшие конюхи коммуны. Даже возы из легко отличить — никогда не скрипят, всегда смазаны.
Лучшие конюхи и ездовые решили организовать в пристройке к конюшне клуб красного кавалериста. В клубе поставили самовар, ящик с повидлом, шашки и громкоговоритель. Ездовые составили обращение ко всем конюхам красноармейских колхозов. Помогал им редактор многотиражки коммуны Иртюга. Они описывали свою жизнь:
«Мы проверили состав людей, поставленных к уходу за лошадью, чтоб твердо знать кому мы доверили колхозного коня. Изгнали из состава конюхов лодырей и рвачей. К каждой паре лошадей прикрепили постоянного ездового. Много ездовых работают у нас со своими лошадьми уже три года. Сбрую к лошадям, повозки, сани и все необходимое к уходу сдали ездовому по акту. Мы как следует утеплили конюшню, сменили электропровода, устранили сквозняки. Подъем в зимнее время производим в пять утра, а в летнее в два утра. Напоив, даем корма лошадям, всем одновременно, чтоб не было побоев между лошадьми из-за корма. Проверяем, как хранятся концентрированные и грубые корма. Обеспечили лошадей фуражным фондом из расчеа черырех килограммовса на каждую лошадь, не считая сена, половы и других кормов. Между ездовыми, как между звеньями, так и индивидуально, организовали соцсоревнование за лучший уход, результаты вывешивают на специально заведенную в колхозе витрину о состоянии колхозного коня.
Жеребых лошадей освобождаем от тяжелых работ за два месяца до и два месяца после родов. Каждый ездовой, получив по акту жеребую кобылу, обязан сдать лошенка, получая за это в виде премии 20 трудодней дополнительно. В случае выкидыша виновный штрафуется на 20 дней. Для больных лошадей у нас специальное помещение.
Весной провели случную кампанию всем годным кобылицам. Уже оплодотворили 37 кобылиц нашего стада. Добиваемся 100% рождения молодняка. Да здравствуют красные кавалеристы, конюхи-ударники!»
Юхтим Возний привез песок,раскидывает его в помещени для жеребят.
— Кони, на водопой!
Ездовые ведут коней шагом к чистой и свежей воде, вытирают соломой желоба. Вволю пьют кони.
Второй раз решалась судьба Кремнева. Партийный комитет обсуждал решение пленума ЦК ВКП(б) о животноводстве. Заведующий МТФ Редюшкин больше проводит времени на своем огороде, чем на ферме. До сих пор не отремонтирована канализация, не оборудован телятник, не торопятся и с внешней облицовкой короварни. В короварне темно, вечером светит один фонарь и только потому, что украли все лампочки.
Кремнев поправился в соснах. Пусть с ним будет коровам так же хорошо, как свиньям и ракам.
Кремнев принимал 373 головы коров и телят. Познакомился с Рассолом. Рассол, демобилизованный шесть лет назад боец, недолго был в коммуне. Поехал учиться в Киев в зоотехнический институт, не успев тогда подружиться с коммунарами, о нем и забыли. Через пять лет Рассол приехал в Ободовку без предупредительных телеграмм. Поставил свои вещи в холостяцкую, а сам пошел предъявлять свои бумаги секретарю коммуны.
Теперь он прибыл не из Н-ского кавдивизиона, а из киевского института, он не только артиллерист, но и агроном-зоотехник.
Рассол организовал в коммуне опорный пункт института молочного хозяйства. Он изучал корма, что лучше силосовать в этом районе. Нужно найти лучший способ силосования отходов сахарной свеклы. Если силосовать гичку, она слишком водяниста и коровы дают от нее плохое молоко. После многих опытов Рассол стал прибавлять к гичке полову.
Изучал он и как кормить телят, цельным или снятым молоком. Если кормить телят все время цельным молоком, у них начинается ожирение, замедляется рост. Комнату, которую предоставили ему как специалисту, он превратил в лабораторию. Исследовал молоко и масло от коров, питающихся разными кормами. Коммунары плохо понимали, зачем это Рассол составляет родословную каждой коровы и заставляет доярок и старых коммунаров заполнять на каждую корову анкету.
Кроме коров и удоя, Рассола интересовали голуби. На них он не собирал данных, а просто разводил на чердаке в короварне. Этот вполне серьезный мужчина, которого никогда не могли представить танцующим, вместе с пионером - поэтом коммуны Федором Кукуманем выпускал голубей.
Рассол никогда не улыбался, но не из-за печали или тоски. Во-первых, ему было некогда. Сутки он подчинял распорядку на короварне. Приходил смотреть, как проснется стадо, а уходил последним, после того как сторож устраивался в углу на табуретке.
В общении с аланками и Тарасками улыбка Рассолу была не нужна. Новых знакомств он избегал, потому что всю свою память состедоточил на коровах, которых знал по кличкам, по молоку и по характеру. Он всегда торопился. Как бы не опоздать к обеденной дойке, а во время дойки успеть обойти всех доярок, забежать в телятник, отметить цифры и все события, случившиеся в короварне.
Скот бессарабской коммуны был занесен в государственную племенную книгу. 27% элитной, т.е. самой высокой группы, 65% первый класс. Один дефект у короварни, которую проектировал Шпара — что не рассчитана она на увеличение стада.
К потолку подвешены рельсы, по ним носятся вагонетки с навозом и кормами. Рельсы уходят на столбах далеко в поле. Толчок руки, и вагонетка летит над коровами, которые гуляют на выгоне в середине короварника. Корпуса сверху как огромный квадрат, окружающий со всех сторон небольшой выгон.
Кремнев и Рассол установили сроки ремонта короварни. Необходимо установить во всех станках индивидуальные автоматические поилки. Застеклить окна. Надо найти место для изолятора. Нужно, чтобы при возке буряка на сахарный завод каждая подвода привозила обратно жом. Ветеринару надо выделить коня и линейку.
Раньше в коммуне телят не отнимали от коров, теленок сосал сколько ему влезет, остальное выдаивали. Нельзя было учесть, сколько выпил теленок, сколько надоила доярка. Доярки доили коров и поили телят, другие работы выполняли мужчины — чистили коров, меняли подстилки, убирали сор. Никто не отвечал за корову. Мужчины часто грубо обращались с рекордистками, а те в ответ давали меньше молока.
С приходом Рассола в короварне завели новый порядок. За коровой ухаживает скотница-доярка. Она одна отвечает за корову, и доит, и чистит, и подстилает, распределяет корм. Каждая доярка знает своих коров. Она делает все, кроме вывоза навоза и доставки корма. Это дело возложено на мужчин.
Богатюк запрягает волов, обучает быков ходить в запряжке. Других не слушаются быки, бьются до изнеможения. А Богатюк обращается с ними «по-человечески». Маленький и продолшоватый, точно его сжали с двух сторон, он подчиняет себе огромных быков. Если их глаза наливаются гневом, Богатюк успокаивает быков, заставляет их работать. Быки не стоят на одном месте, не жиреют и долго годны как производители.
Из телят, которых отогревали когда-то Гажалов и Колотвин, выросли такие коровы как Матрона, которая дает ежедневно 22 литра молока, Стрелка, которая в в 1933 г. дала 4500 литров, а Тамара - 4800.
Доярки встают в четыре утра, в пять начинается дойка. Входят доярки. Коровы спят, раскинув свои грузные тела. Доярка берет стул и два ведра, одно для подмойки, другое для молока. Ни одна из доярок коммуны не будит корову тычком стулом в бок. Доярки окликают коров по кличкам, «вежливо приветствуют». Садятся с правого бока от коровы.
Тлько с Майей особое обращение. Ольга Бондарь шлепает ее, и только после этого Майя стоит спокойно. Она лакомка, если нацелится на что, трудно ее удержать. Спокойных слов не понимает и слушается только окрика или тычка.
Другое дело Люся. Эта не любит есть в присутствии людей, и доярк часто отходит от нее. с Бравой надо быть осторожной, она боится щекотки и ее нельзя сразу хватать за вымя, а сначала надо легко дотрагиваться. Корова Шнайдер бодается. Ей не связывают ног, а только рядом кладут веревку, и она думает что связана и не бодается.
Идет дойка. Доярки перебирают пальцами, моют и рстирают вымя. Нужно знать, как вытирать вымя, чтобы не трескались соски. Рассел и доярки хорошо знают характер коров. С каждой коровой особое обращение.
Закончена дойка. Коровы поводят боками. Сепараторы перегоняют молоко, доярки получают теплое снятое молоко, а пока ждут молоко, ухаживают за своими любимцами. Они несут молоко телятам, а потом чистят стойла, выбрасывают навоз на проход. Навоз убирают хлопцы, за ними следит Богатюк.
Скот уходит на прогулку, доярки приносят свежие подстилки, приготовляют коровам свежие постели. Доярки не только доят. Они должны понимать, как лучше воспитывать телят; в "детских яслях" короварни телята получают разное воспитание. Разных телят по-разному кормят. Они знают, как надо поить телят, когда у них понос, кого нужно поить цельным, кого снятым молоком.
В теплых стойках рождаются телята, доярки следят за. коровами во время отела. Коров после отела они поят теплой водой. Доярки следят за ежедневным удоем; часто отличные коровы вдруг не дают молока — это значит, корова требует быка. Ежедневно на выгоне бывает случка.
Коммуна сдает сливки и племенных телят. О лучших коровах образцового стада коммуны Рассол составил длинные жизнеописания. Снимки Тамары, Стрелки и Матроны печатаются в журналах.
Коровы лежат в станках, они отделены друг от друга. Лежат и жуют, временами протягивают свои морды к автоматической поилке. Корова дотрагиваетсл до металлической чашечки, она опускается на сантиметр и вода сама течет, пока не удовлетворит корова свою жажду. Не во всех станках установлены такие поилки.
К десятилетию коммуны коровы не будут завидовать другу, все они ткнут своп морды в круглые чашечки. А Кремнев этот день обязательно проведет на свинарнике. Работа с коровами — это его партийная обязанность. Он не ревнует коров к Рассолу.
Доярки коммуны премированы телками. Фрося Сауляк лучшая доярка воспитывает двух телок: свою и Богатюка. Богатюк за хорошее состояние быков тоже награжден телкой, а не бычком. Недоволен только старик Родионов: все больше и больше телят должен он охранять. Если слышит ночью визг — подвернул теленок ногу, поднимает его старик и гладит по мордашке.
12-го мая в час дня к конторе коммуны подъехала легковая машина. Морозюк вытянулся, разглядывая прибывших.
— А, товарищ секретарь, как же это вы к нам попали, а? Слезайте, слезайте. У меня в комнате ваш портрет висит, сразу узнал, — говорил партизан Морозюк секретарю ЦК КП(б)У Косиору. Вместе с ним приехал секретарь винницкого обкома КП(б)У Чернявский.
Члены правления коммуны были на поле, бригады заканчивали шаровку бурака. Морозюк, Кремнев и Субботин повели Косиора и Чернявского по коммуне. Косиор беседовал с коммунарами, спрашивал свинарей о заработанных трудоднях. Свинарка Афея Дзюба рассказывала про работу своей бригады, о том, как во время опороса вместо семи деловых поросят от матки они получили девять, и ни один не погиб.
Недолго продолжался обход. Виноделие, повидловарка. На фабрике-кухне монтировали котлы. Больше всего задержались в детской. Дети показывали Косиору игрушки, хотели чтобы «дяденьки» остались поиграть с ними. Зашел Косиор и на кухню. Побеседовал с поварихами, женами Мельника и Тесминецкого про их колхозную жизнь. Коммунары принесли на кухню чайник смородинного вина.
Как же обидеть старого партизана Морозюка и винодела Крота, который, надвинув на самый лоб красноармейскую фуражку, смотрит на Косиора: что скажет он про вино, которое Крот сам делал.
Несколько часов на кухне, в парке и конторе беседовали коммунары с Косиором и Чернявским. Они видели самый будничный день коммуны, говорили с рядовыми коммунарами и узнавали от них все, чем интересовались. Потом никак не верили Морозюку, что только недавно здесь был секретарь ЦК КП(б)У.
Тогда Морозюк протянул всем листок бумаги:
Всем коммунарам-котовцам, которых мы не могли видеть, шлем свой большевистский привет.
С радостью осмотрели ваше хозяйство, видели рост благосостояния коммунаров. Надо идти еще более быстрыми шагами вперед. Новые победы достигаются упорной борьбой с классовым врагом, с природой и с расхлябанностью в нашей собственной среде. Коммунары-котовцы показывали и должны показывать дальше пример этой большевистской борьбы.
Желаем, чтобы коммуна Котовского еще шире развернула социалистическое переустройство своего хозяйства и жизни коммунаров, подведя под это переустройство крепкую хозяйственную и финансовую базу, показывая блестящий пример всем колхозам как нужно бороться, работать, как строить социализм. Желаем вам, дорогие товарищи коммунары, новых блестящих успехов в вашей работе.
Секретарь ЦК КП(б)У С.Косиор.
Секретарь Винницкого обкома КП(б)У В.Чернявский.
Вечером на собрании бригад коммунары читали писько Косиора и Чернявского. А когда-нибудь, вот так же придем с работы и узнаем, что Сталин в коммуне был. Ведь если первые мы станем в Союзе сталинской коммуной, обязательно он сюда приедет. Уж я тогда не прозеваю, — говорила бабушка Якубовская.
Коммуна готовилась к уборке. 10 сноповязалок ждали урожай.
30 травня 1934 роки
Передовая газеты «Бессарабская Коммуна»
...
Опущены несколько заметок из газеты коммуны на украинском языке.
Хлеб убран. Убран горох, скошен ячмень. Коммуна сдает хлеб государству, коммунары получают авансы по трудодням. Машины и подводы отвозят бураки на сахарный завод.
В коммуну из Москвы прибыла пожарная машина. Ее сопровождал шофер, веселый, разговорчивый парень. Он никогда еще не видел колхоза. Быстро подружился с шоферами коммуны — почему бы ему здесь не остаться. На виноградниках уже вызревает виноград, в подвалах коммуны молодое вино. Готовятся к празднику — почему бы не отпраздновать.
Как-то разгуливал шофер по коридору. Не горело электричество, шофер был весел, задирал проходивших, ставил подножки. Здорово «чудаки» валятся на пол. Не знают они как озорничал он в Москве у Абельмановской заставы, за что лишили его права езды по московским улицам. А тут еще кто-то смеет читать ему в темноте нравоучения как вести себя. Подумаешь, графы!
Шофер вытащил финский нож, разрезал им темноту, а потом выругался и ударил того, кто осмелился призвать его к порядку. Упало тело. Шофер медленно сошел со ступенек и пошел спать.
Коммунары услышали стон, из многих дверей сразу вышли в коридор, чиркнули спички. На полу, подбирая под себя колени, лежал бригадир второй бригады имени десятилетия коммуны Агей Реут.
...Утром коммунары смотрели на Агея. Он лежал на красном столе, за которым еще недавно сидел в президиуме. Начальник политотдела, пионерка Оля Кукумань, парторг Щербак и Гомонюк стояли в карауле. Несли цветы. Опустели клумбы. Не досказал сегодня Реут своим звеньевым утренний наряд.
Коммунары не спали всю ночь. Убит лучший бригадир, лучший парень коммуны, убит ножом в темноте.
А тот на первом допросе в милиции сказал очень коротко — подумаешь, одним человеком меньше.
Агея Реута убил его сверстник. К тем кто вооружался обрезами, к поджигателям хат селькоров и активистов, к бандитам прибавился еще один, молодой, видный и умелый. Он принес в Ободовку разнузданность, цинизм и отточенный нож.
...Несколько раз за десятилетие собирались коммунры на кладбище. В первую могилу почти девять лет назад опускали котовцы красный гроб коммунара Наемного, который поступил в коммуну против воли отца. Через несколько дней из-за его же неумелых рук опрокинулся на него трактор. После смерти Наемного насторожились в селе — мол, отработанный пар тракторов отравляет селянские поля, а трактора давят людей.
Отец и мать не пришли на первые красные похороны в Ободовке. Василь Наемный умер проклятый, неомытый материнскими слезами и причитанием бабок.
Тяжело было коммунарам отдавать земле своего друга, весельчака Митьку Максимова. Максимов умер от простуды, после того как вернулся с совещания красноармейских колхозов в газете "Червоная Армия". Он рассказывал там про свою жизнь, коммуну, про свой орден. В газете его слова напечатали уже без ошибок и без его «бре». Газета пришла, когда уже Агей Реут сказал слово от коммунаров над могилой Максимова.
Родились они в разные годы, в разных концах страны. А могилы рядом. Одна обросла травой, другая открыта, как горе людей, продолжающих жизнь. Стоят рядом друзья, товарищи, собригадники Реута и Максимова.
Лепехин, Лозинский, Митител, Жиденов, щербак говорят о Реуте. О том, что погиб он накануне десятилетия, что свою сильную прямую жизно должен был бы кончить не в темном коридоре от удара классового врага, а в бою за родную страну. Говорят не о бессмыслице этой смерти, говорят о том, что осенний сев бригада Реута закончила за 19 дней вместо 25 по плану...
— Прощай, наш товарищ Реут, прощайц, наш славный бригадир 2-й бригады! Сыпется земля из рук большевиков.
Через час коммуна продолжала работу. Копали свеклу. Люди не говорили между собой. Никогда еще так не работали в коммуне. Не заметили как прошел чистый сентябрьский день.
Коммуна готовилась к десятилетию. Бригады сеяли озимую пшеницу, трактора поднимали зябь. На доске висело объявление:
ОГОЛОШЕННЯ
З 1-го листопаду в комуни почивае працювати сильско господарчий уиверситет, при якому будут працювати слидуючи группы:
1. Рильниче-садово-городня.
2. Тваринитцтва.
3. Група по пидвищению квалификации бригадирив.
4. Раховництва.
Для вступу до перших 3-х груп вимагаеться знания в обсязи 3-х рички, в групу раховництва не менш 4-5 груп. Важаючи вступити повинни подати заяву та заповнити анкету з рекомендациею виробничой наради бригады.
Директор с.г. университету Колотвина.
Колотвина — женщина, которая первая отнесла своего ребенка в детские ясли, окончила Каменец-Подольский институт. Теперь она возглавляет занятия коммунаров. На последнем курсе должен был учиться Реут, он готовился через несколько зим поступить в коммунистический сельскохозяйственный университет, изучал алгебру и историю партии.
Митител составлял текст пригласительных билетов. Маляры докрашивали стены фабрики-кухни. Из Винницы привезли красную материю.
Плотники строют парашютную вышку. Сирена врывается в коммунарский день. На металлической рельсе охранники выбивают не время, а химическую тревогу. Коммунары бегут к противогазам. Открыт вход в газоубежище.
Ездовые, доярки и свинари загоняют скот в помещение, закрываются двери, окна и вентиляторы. Гомонюк одевает противогазы на жеребцов, Богатюк натягивает на голову быка мешок с мокрым сеном.
В зернохранилище зерно укрывают брезентом. Врач коммуны Прокопенко бежит в баню, сюда будут приносить пораженных ОВ. Осоавиахимовцы бегут к телефонной станции. Радист Одесский у микрофона передает распоряжения Мититела. Все кто не имеет противогазов должны бежать в газоубежище. на двор коммуны осовиахимовцы выкатывают учебные пулеметы, на случай если снизится вражеский самолет...
Гомонюк на этот раз одевается долго, никак не может застегнуть резиновый костюм. Он идет во главе дезинфекционного отряда по парку, огромный и на этот раз действительно страшный.
Пожарная машина готова к выезду.
— Отбой! — кричит Одесский в микрофон.
Дети снимают с мордашек мокрые платочки. На носилках приносят пасечника Коленя. Он считается пораженным, не знал о тревоге и думал защититься от газов повязкой как от пчел.
— Отбой! Женщины вытрясают одеяла, набивают матрацы свежей соломой. Завдвором Довгань раскидывает на дорожках песок. Гомонюк, перед тем как снять свой необыкновенный костюм, при всех обнимает Гомонючку, которая несет дрожжи для закваски теста на пироги и коржики.