Мичуринское
общество краеведов
Мичуринская городская организация Всесоюзного общества «КНИГА»
Кафедра литературы
Мичуринского пединститута
Мичуринская городская организация ВООПИиК
Отдел культуры Мичуринского городского Совета народных депутатов
Мичуринский центр НТТМ «Импульс»
Материалы к городской научно-практической конференции краеведов
Мичуринск—1990
На Выборгской стороне, в угловом доме 82/1 в квартире 42, принадлежащей Маргарите Васильевне Фофановой, Владимир Ильич Ленин жил с 7 по 24 октября 1917 года.
В эти дни, находясь в подполье, Ленин читал книгу А. Гарвуда «Обновленная земля», переведенную на русский язык Климентом Аркадьевичем Тимирязевым.
«Обновленная земля» всегда была на почетном месте в библиотеке В. И. Ленина в Кремле. И рядом лежала тоненькая книжка, изданная на газетной, пожелтевшей бумаге: И. В. Мичурин. «Выведение из семян плодовых деревьев и кустарников».
Увлекаясь книгой Гарвуда «Обновленная земля», особенно главой о Бербанке, Владимир Ильич спросил: «Неужели у нас нет таких мастеров?». Ему рассказали о Мичурине.
Вечером 18 ноября 1922 года в дверь дома И. В. Мичурина постучался почтальон:
- Вам правительственная телеграмма!
Пододвинув поближе металлическую керосиновую лампу под зеленым абажуром и увеличив фитиль, Мичурин прочитал:
«Тамбовский губисполком, копия Мичурину, Козловский уезд. Опыты по получению новых культур растений имеют громадное государственное значение. Срочно пришлите доклад об опытах и работах в Козловском уезде для доклада Председателю СНК товарищу Ленину тчк. Получение телеграммы подтвердите Управделами СНК Горбунов 35/40 18/ХI—22».
Об этой исторической телеграмме хорошо сказал академик Николай Иванович Вавилов: «Октябрьская революция все изменила. В. И. Ленин обратил внимание на работы Мичурина. С этого момента вся страна, ее советские люди, повернулись лицом к опытному саду, где работал Иван Владимирович. Кончилось полувековое одиночество. Ленин открыл Мичурина».
(Н. И-Вавилов. Памяти И. В. Мичурина.—«Социалистическое растениеводство», № 15.—1935,— c. 67)
Мне посчастливилось быть в Козлове, когда директору селекционно-генетической станции имени И.В. Мичурина, в торжественной обстановке был вручен Орден Ленина № 165.
Старый большевик Смидович, соратник Ленина, был заместителем Всесоюзного старосты Михаила Ивановича Калинина. Это поручение было доверено Петру Гермогеновичу неслучайно. Энергетик по образованию, он долгие годы все свое свободное время отдавал растениеводству.
На даче в Серебряном бору в Москве у Петра Гермогеновича плодоносили многие мичуринские сорта.
Таких-то субъектов, как я, награждать не следует, я сам себя награждаю, когда новый гибрид вывожу, — сказал Мичурин Смидовичу, когда они познакомились. Сели на скамеечку и Иван Владимирович начал рассказывать о вегетативной груше.
Я присутствовал при беседе и мне удалось почти дословно записать рассказ Мичурина:
— Вот и надо у вас на заседании правительству вопрос о груше обсудить, да, да, -- государственное значение имеет. Грушу-то охранять надо, а то вот у нас в питомнике одного молодого чудотворца поймали. Он плоды ценнейшего сорта сшибал, ведь государственное преступление делал, а что с него спрашивать, много ли он знает о том, что за плоды такие. Приволокли. Ну, а что с ним делать? Только после попросили милицию поставить. Целый месяц милиционер у калитки стоял.
Долго беседовали козловский садовод и заместитель главы правительства СССР.
Все было бы хорошо, но когда Мичурин узнал, что плдо ему поехать в городской театр, он запротестовал.
— Разве здесь нет помещения, чтобы Орден передать?!
— Иван Владимирович, что Вам трудно в театр поехать, мы понимаем, по что же делать, Вам не нужно лично, а Вашему делу нужно, чтобы вся страна знала о Ваших достижениях; Вашим помощникам нужно. Да и потом все увидят, что Мичурин в Козлове настоящий, а не поддельный, -- добавил улыбаясь Смидович.
От легковой машины Иван Владимирович наотрез отказался. Велел запрягать лошадей.
Город приготовился встречать Мичурина. У театра расположился духовой оркестр.
Когда пролетка остановилась у подъезда, музыканты начали играть «туш». Лошади испугались и понеслись. Но ретивых сразу же остановили.
Мичурин медленно прошел к столу на сцене.
— Вы знаете, что Орден Ленина вручается на заседаниях Президиума ЦИК Союза ССР...
Когда дошла очередь до Ивана Владимировича Мичурина, то товарищ Калинин сказал, что мы должны ввиду его слабого здоровья сделать для него исключение, командировать члена правительства для вручения ему Ордена Ленина в Козлове, — так начал Смидович.
Речь его была неожиданна, больше всего она напоминала лекцию о трудах и исканиях садовода. Смидович увлекся. — Мы научимся владеть протоплазмой! Смидович достал из бокового кармана маленькую коробочку. Орден Ленина № 165 был вручен Ивану Владимировичу Мичурину. Опять заиграл духовой оркестр.
На стареньком сюртуке стали соседями прежний Орден Трудового Красного Знамени и Орден Ленина.
Начались приветственные выступления. Все говорили о том, что просят правительство ускорить переименование города Козлова в город Мичуринск. Обо всем этом, спустя некоторое время, писал Петр Гермогенович своему близкому другу:
«Хочу написать о Мичурине. Я отвозил ему Орден Ленина. Прочел лекцию о значении его работ в театре в Козлове и видел его, его работу и окружение. В Козлове я пробыл два дня. Переполнился впечатлениями. Старик сам водил меня и показывал... Глубоким интересом полон он к развертывающимся процессам на деревьях, на грядках. Весь внимание. И так целых 59 лет! Уверенно, дерзко, по-большевистски делает опыты и потом внимательно смотрит: что выйдет? Значение проделанной работы громадное, он сам не отдает себе полного отчета, не умеет продумать, приложить все выводы. Над этим многие и долго будут работать, па указанном пути проверенными методами откроются большие возможности, такие большие, что только нашими масштабами и в нашей обстановке могут быть проведены в жизнь».
(А. Аренштейн. Ранним московским утром — «Московский рабочий»,— 1967.— с. 192).
...А тогда, осенью 1931 года, мне предстоял обратный путь в питомник. Мичурин отослал лошадей.
— Пешком пойду, посмотрю, что за город такой Мичуринск, сроду в таком городе не был.
С Мичуриным по Мичуринску.
Прошли город. Окраина. Спуск к реке. Прошли мостик через заболоченный овраг и подняли улегшийся дымок пыли. Ни одного кустарника. Но зато сколько рытвин и канав, выжженных зноем пустырей. Вдали замирающая кривая еще бледных огней города. Лесной Воронеж течет в безлесных берегах. И только на небольшом его протяжении выстроились тополя...
Основной питомник.
Мичурин взбирается на пригорок. Будто надо ему отдышаться. Он раскрыл пальто и посмотрел на борт сюртука. Орден Ленина. И как-то неожиданно и очень спокойно, с какой-то затаенной задумчивостью сказал:
— И вот мы идем, и представьте, что меня нет с Вами, в темноте сгинул, а Вы идете и идете и никто Вас не остановит и по той же дороге и цель знаете и своего добьетесь.
Одиночество — это хуже смерти. Думал, одинокий мой труд будет, а вот что вышло.
Мичурин снова посмотрел на Орден.
— Всем, всем обязан я товарищу Ленину! Анастасья Васильевна стояла у калитки. — Что ж это ты, Иван Владимирович, поздно так спагь не ложишься, вот уж полвека такого случая у нас в доме не было. Пили горячий чай. На столе стояли яства, присланные из Москвы...
Я остался ночевать в питомнике. В небольшом деревянном домике комната, напоминавшая каюту или купе. После всего что слышал, долго не мог заснуть. Я листал страницы прошлого.
...Мичурин живет в арендованном им доме на Московской. Поставил у окна маленький столик и стал часы разбирать, собирать. Жена Саня (так называл Александру Васильевну) тертым кирпичей и металлической щеточкой чистит колесики, гирьки, цепочку. Отцу и матери помогает сын Коля...
Повесили на окно бумажку. Начали принимать заказы. Никому не отказывали. Кому за деньги, кому за сальце. Мичурин кашлял. Александра Васильевна на ночь растирала мужу грудь и спину...
Во всем верила своему фантазеру. И тогда, когда в маленьком городском садике он увлекался акклиматизацией, и тогда, когда в рассрочку, у села Турмасово, в семи километрах от города купил участок луговой земли, чтобы выращивать там небывалые раньше растения.
«Осьмушка чаю за две копейки на заварку, да по два фунта черного хлеба на персону, вот и.все на день. Семь километров туда и обратно, всегда с ношей, в любую погоду ходили пешком. Возьмем по краюхе хлеба и топаем. А в голове сверлит: нет денег, нет денег. Беда!» — вспоминал Мичурин. Все, что зарабатывали починкой часов и швейных машин, уходило на семена, на растения, на инвентарь.
Сын Николай закончил уездную школу. Успевал он в точных науках, увлекался механикой, машинами. Весной, вместе с сестрой и тетей Настей рыхлил грядка, высаживал дички в три ряда. Отец научил его прививкам. Но Николая не радовала эта работа, а тяготила. Однажды в три утра, когда собирались в Турмасово, обнаружили — нет Николая. 15-летним он навсегда покинул родной дом. Для матери это был большой удар. Любила сына и боготворила мужа...
Она скрывала тоску по Николаю не потому, что боялась навлечь на себя гнев мужа, она не хотела, чтобы ее волнения отразились на его здоровье. Иван Владимирович счел сына изменником и просил о нем не упоминать.
До глубокой ночи, часто при свете керосиновых ламп Мичурин, Маша, которой пришлось оставить школу, и ее молоденькая тетя Настя работали в Турмасово. Вначале Александра Васильевна скрывала свою болезнь. Но Мичурин видел — ей плохо. Он упрекал себя, виня за непомерный труд, на который безропотно и с робостью обрекла себя его Саня. Мичурин повез жену в Москву, где ей была сделана серьезная операция. Не помогло. Дни и ночи проводил Иван Владимирович у постели больной. Консилиум Козловских врачей настаивал на повторной операции. Александра Васильевна снова на операционном столе.
Опытный тамбовский хирург Оленин предупреждал — трудно рассчитывать на благоприятный исход... Искусство хирурга и преданность мужа вырвали Саню из объятий смерти. После операции она прожила 19 лет. Первой она услышала признание Мичурина о том, что жирная турмасовская земля не подходит для гибридных сеянцев. Нм необходимо спартанское воспитание. Мичурин не раз говорил, что и сам он привык довольствоваться тем, что есть, и в пище, и в одежде, главное же для него была его любимая работа, дело всей его жизни.
Александра Васильевна одобрила поиск нового места. Так, напротив, близкой от города, Донской слободы, была приобретена пустовавшая земля. Для перевозки растений садовод вместе с плотником сбил большую лодку. Выкапывал и переносил деревья. Их много. Яблони потяжелели. Мичурин следил, чтобы ни одна веточка не пострадала.
По собственным чертежам заложил в саду кирпичный дом. На это ушли все сбережения и от небольшого жалования ремонтера часов на участке Козлов—Ряжск, и доходы от часовой мастерской; были пущены в дело и суммы, вырученные от продажи яблок и груш на козловском рынке. На новом месте Александра Васильевна прожила пять лет.
В 1915 году, в жаркое лето, в Донской и Панской слободах разразилась холера. Саня заболела. Врачи избегали посещать Донскую. Иван Владимирович сам ухаживал за женой. Близким строго-настрого запретил приближаться к больной. Клал ей на живот теплые, сухие припарки, то из овса, то из золы. Обкладывал бутылками с горячей водой. Из ложечки поил липовым чаем.
На этот раз смерть не пощадила Александру Васильевну. Мир опустел. Мичурин заливался слезами. Ему еще не было шестидесяти лет. А выглядел он значительно старше. Горе пригнуло его.
Близкие боялись, как бы не повторилось то, что произошло с отцом Ивана Владимировича. Когда умерла от чахотка мать Ивана Владимировича, его отец лишился рассудка и 12 лет провел в Рязани в доме для умалишенных. Буйное помешательство сменилось тихим. Иван Владимирович взял отца к себе. Вместе с Саней заботился об оглохшем старике — отставном военном.
Свою любовь к природе, к саду Иван Владимирович унаследовал от отца. Высокий старик, с окладистой бородой в последние годы своей жизни занимался канарейками, хотя и не слышал их пения. Клетку с птицами держал в оранжерее и, сидя в старом кресле, читал книги и журналы по садоводству.
— Хороший человек был и мой отец. Моему делу сочувствовал. Я ему на стол срезанные цветы ставил. Не повезло отцу. Мать моя, Мария Петровна, уроженка Тульская, ушла из жизни, когда мне еще не было пяти...
Иван Владимирович избежал участи отца. Ему помогли зеленые питомцы. Один за другими они входили в пору плодоношения. Мичурина спасло сознание того, что ему предстоит достигнуть и совершить поставленную цель.
В дерзкой работе ему помогали родные, скромнейшие женщины в белых платочках. Анастасия Васильевна Петрушина, после смерти сестры, весь труд по хозяйству, заботу об Иване Владимировиче взяла на себя. Сколько забот легло тогда на ее не слишком сильные плечи. Дочь Мария Ивановна в разгар самых трудоемких работ в саду была рядом с отцом. Ему, делу его принадлежали сердце и руки, женские руки.
Сын не подавал о себе вестей. Вот кто мог тогда помочь отцу.
Так я листал страницы прошлого, страницы жизни...
А однажды стал свидетелем такой сцены.
С утра был в питомнике, Мария Ивановна, между делом, будто невзначай, показала мне на пожилого человека, который не спеша, внимательно рассматривал какие-то кусты.
— Это Коля,—сказала она тихо-тихо.—Понадобились ему документы о рождении.
Из дома вышел Иван Владимирович. Посмотрел па человека, которого сразу узнал, посмотрел и пошел в другую сторону.
Они были рядом, видели друг друга, но не подошли, не обмолвились ни словом — отец и сын.
— Ну и норов! — сокрушалась потом Мария Ивановна.
Да, я был свидетелем давнишнего трагического разлада. Трудно, очень трудно было Мичурину без такого помощника, как Николай.
Прошло несколько десятилетий, и все обернулось совсем по-другому. Сколько последователей, сколько ученых теперь рядом с Мичуриным. Всех не перечислить. И среди них как не назвать дальнюю родственницу, преданную Александру Семеновну Тихонову. Как азбуку, знала она необъятную флору Дальнего Востока, а в Козлове, во главе молодых садовниц руководила тысячами скрещиваний, посевом гибридных семян, выращиванием сеянцев.
Высшим автопитетом для Мичурина был академик Николай Иванович Вавилов. Он часто приезжал в Козлов, был в курсе всех работ и начинаний Мичурина. Восхищался его исключительным трудолюбием и упорством в осуществлении поставленной цели, самокритичностью, его преданностью садоводству. Великий ученый и великий садовод были друзьями.
Особенно ценил Н. И. Вавилов работы Мичурина по междувидовой и отдаленной гибридизации.
Мичурин восхищался дальними смелыми экспедициями Вавилова. Не раз он привозил в Козлов добрые вести о том, как зимуют уроженцы Козлова — мичупчиские сливы, вишни, ежевика - - на плантациях США и в Канаде. Вавилов посылал и привозил Мичурину ценнейшие семена.
Иван Владимирович всегда знал многие подробности о путешествиях отважного академика. О странах, которые он собирался посетить, внучки приносили деду множество книг. Когда Иван Владимирович узнал, что знаменитый растениевод чуть не погиб в объятиях африканского льва, он долго не мог успокоиться.
Однажды Мичурин подозвал меня. В руке он держал несколько листов машинописного текста.
— Смотри, что Вавилов прислал! Список растений, которые давно забыты. А институт растениеводства напоминает. Толковое дело!
Собрался я уезжать, а Иван Владимирович устроил мне «проводы». Он нес охапку зеленых палок, напоминавших стебли лопуха.
— Вот и об этом Вавилов писал. Обыкновенный садовый ревень. Самое неприхотливое растение. Всюду растет. Ухода не требует. А как полезен! Не хуже лимона. Когда весной так не хватает витаминов. Приедешь в Москву — передай матери: Скажи — подарок от Ивана Владимировича. Прошу не откладывать, а нарезать их на кусочки и варенье сварить.
Мать, увидя «лопухи», вначале не поверила, решила что я ее разыгрываю. Варенье все ж сварила. На дегустацию собрались все домашние. Пригласили и козловдев, проживавших в Москве. Мнение было единодушным: — Как ананас!
А при следующей встрече с Мичуриным, он прежде всего спросил: — Как ревень? Я в ответ облизнулся...
Много лет прошло с тех пор. Я нередко вижу, как хозяйки, заполнив продуктами корзинки, кладут сверху целебные «палки» ревеня. Из него и сок, и компоты, н даже начинка для пирога. Горестно, что это полезное растение во многих местах нашей страны до сих пор «за семью печатями».
Мичурин после каждой встречи с Вавиловым, говорил: «Ну и голос, прямо иерехонская труба». Каким же надо обладать голосом, чтобы напомнить людям о забытых продуктах, о забытых растениях.
Мичурин часто вспоминал прожитое. В своих рассказах он редко соблюдал последовательность. Расскажет, как швейные машины фирмы Зингер чинил и тут же начинает об утопленниках говорить. Он переживал каждое происшествие на реке. Знал Лесной Воронеж, как любую дорожку своего сада, все ее перекаты, мели, ямы и водовороты; где какая коряга. В летние месяцы вода в реке была покрыта желтыми кувшинками. Густые водоросли тянулись к глубоким колдобинам.
— Я и во сне вижу, где надо утопленника искать, редко ошибаюсь. Сплю, а сам словно багром шарю...
Мы сидели на низенькой скамейке в глубине сада. Иван Владимирович вспоминал стихи, которые сам сочинял в зимние вечера. В его памяти умещалось множество поговорок, крылатых словечек. Он помнил стихи А. К. Толстого, Н. Некрасова. Демьяна Бедного, Беранже и Гомера, которого очень чтил. В памяти Мичурина были, как он говорил, -- «приблудившиеся строчки».
Однажды угощал меня грушей «Суррогат сахара». Но снимая ее с дерева, надрезал кожицу и груша медленно, густыми каплями стекала в подставленный стакан.
Я наслаждался ароматным соком, а Мичурин «с чувством, с толком и расстановкой» декламировал:
Дикою грушей была я.
Ты сделал меня ароматной, ветку привив,
И тебе я возвращаю свой дар!
Я поблагодарил за грушу и за стихи.
Мичуоии улыбнулся и сразу же перешел… на козла. В пожарной части, где почетным пожарником был знаменитый адвокат Плевако, держали козла и тоже относились к нему с почтением... Иван Владимирович рассказывал о том, как на станции Козлов колокол украли, а обнаружили его в Кочетовке...
Бывало, садовод замечал, что я записываю, он сворачивался как улитка и надолго замолкал. А иногда сам скажет:
— Чего не записываешь? Пусть все знают!
* * *
От дерева к дереву, от куста к кусту. Мичурин знакомил меня с гибридами и их родителями. Исходные формы росли рядом...
Каждое слово Ивана Владимировича было для меня открытием.
Мичурин угощал, но если яблоками, — требовал, чтобы я тут же собирал черные зернышки из сердцевины, завертывал их в пакетики и отдавал ему. Сам он надкусит мякоть и сразу же определяет все качества созданного сорта. В небольшом медном тазике с длинной ручкой он искусно варил варенье. И тут же заполнял «Анкету»: прозрачность, вкус, цвет.
— А это у меня конфеты растут. Актенидия. На Дальнем Востоке ее ягоды мажут на хлеб, как мед. Выведенный сорт я назвал ананасной. Мороженого не надо. Ягоды холодят язык. Смотри, какая прозрачная! Тень любит, моя застенчивая.
А вот яблоки, укутанные алеющими знаменами. Впитали в себя окровавленные лучи закатов. И названы «Краснознаменными».
Здесь в саду родилось название моей книги «Югосевер».
Мичурин, вмешавшийся в полет пыльцы, устраивал пышные и остроумные «бракосочетания». В его питомцах соединились воедино нежный аромат и сладость южных культурных сортов с морозоустойчивостью и выносливостью диких плодов Севера.
Мичурину понравилось: «Югосевер!». — Так и назови свою книгу!
Иван Владимирович задумчиво обводит глазами сад. Мы идем к розам. Естествоиспытатель достает ножницы я подстригает дикие побеги, потом наклоняется, разыскивает на листьях и бутонах роз мелкую зеленую тлю и давит ее пальцами...
Я боялся мешать Мичурину, когда он вдруг обрывал разговор. Бывало долго длилось молчанье. Шествуя по саду, Иван Владимирович о чем-то думал, раздвигая листья, чтобы к растению проникал солнечный свет, или подолгу рассматривал только один листик, словно гипнотизировал его, вникая в каждую зазубринку, в каждую прожилку.
В такие минуты в глазах у меня двоилось. Я представлял своего спутника то часовщиком, то ботаником. Сейчас он смажет зеленое колесико. В его руке заводная головка. Качнутся стрелки...
Не стрелки часов, а подкравшиеся сумерки тоже показывают время. Скоро вечерний чай.
В цветник залетели быстрые и увертливые ночные бабочки. В прохладе сильней пахли фиалковые лилии...
Старожилы питомника знали, что, когда директор их оставался один, он негромко, будто сам с собой разговаривал и с собачками, и с воробьями. Кошке он однажды сказал: — Одним глазом спишь, а другим крыс видишь. Обращаясь к цветам, говорил: — Колокольчики мои, цветики степные! В такие минуты и розы, и тюльпаны были для него любимыми колокольчиками.
...За столом, у кипящего самовара произошел памятный разговор.
По поручению Константина Эдуардовича Циолковского я передал его искренний привет Ивану Владимировичу Мичурину. Циолковский прочитал мою книгу «Югосевер». Он писал мне в 1931 году: «Я давно интересовался Мичуриным, как русским Бербанком». Циолковский пригласил меня в Калугу на улицу Брута. Я долго рассказывал Константину Эдуардовичу о Козловском чародее. И вот прошло всего несколько месяцев, и я докладывал Мичурину о покорителе вселенной.
Ивана Владимировича поразило то, что Циолковский в своем палисаднике выращивает бананы. И даже книжку написал и издал ее в Калуге: «Бананы, как хлеб будущего». Ученый считал, что те растения, которые больше поглощают солнечную энергию, должны заменить человеку хлеб. Мичурин тут же записал: «Бананы как хлеб будущего.
— До бананов руки не дотянулись. А зря! Константин Эдуардович меня опередил.
— А интересно узнать, будет ли у бананового хлеба корочка хрустеть, -- вмешалась в разговор Анастасия Васильевна. И, не дожидаясь ответа, пододвинула к самовару мой стакан в подстаканнике.
— Чего нет, того нет, — сказал Мичурин. Он открыл дверки вместительного шкафа и начал доставать из него небольшие баночки, тщательно прикрытые пергаментной бумагой; бесконечное количество баночек с вареньем. Он угощал неспеша, накладывая варенье в стеклянное блюдечко, любуясь прозрачными каплями сока. Таким вареньем мог угощать только он, Мичурин.
Не все варенье было сварено на огне. Мичурин из года в год растирал малину «Техас» и ежевику «Изобильную» с сахаром, и обычно, не мичуринскую, а лесную землянику.
Он обрадовался, когда из всех баночек я выделил одну и даже угадал: Актенидия, ананасная! Та самая, которая по содержанию витамина превосходит знаменитую смородину, «Лию плодородную» в 10 раз, а лимон -- в 15.
Аромат превосходного варенья, избежавшего огня, стал господствующим в комнате. Самовар заглох...
Иван Владимирович отодвинул свой стакан от крап стола и поднялся.
В этот приезд я не сопровождал Мичурина по дорожкам питомника. Но следовал за ним от одного стола к другому, от верстака к токарному станку. Кабинет Мичурина напоминал и «Металлоремонт» и мастерскую скульптора и конечно часовщика. Политехнический музей в миниатюре!
С первого взгляда могло показаться — какой беспорядок, но здесь был полный порядок. Во вместительных ящиках письменного стола, в разных коробочках покоились часы, хронометры, шагомеры и секундомеры. На стенах были развешаны разные инструменты. Здесь Мичурин точил винты, вытачивал валики, стучал молоточком...
На шкафах, на этажерках красовались необыкновенно красивые муляжи яблок и груш. Они казались первозданными, будто только что сорванными с дерева. Даже на стопках книг, как на постаментах, возвышались муляжи.
В этой комнате с глубокой осени до ранней весны Иван Владимирович читал и перечитывал Чарлза Дарвина и Карла Линнея. А для отдыха и разнообразия -- Аркадия Аверченко. Ему никогда не было скучно. Он не понимал тех, кто жаловался на однообразие жизни.
С тринадцати лет будущий естествоиспытатель вел дневник. Ругал себя, если пропускал хотя бы один день. Как ребенок радовался, когда из города ему приносили «игрушки». Так Иван Владимирович называл механизмы старых, испорченных часов, маятники и никелевые трубки, круглые, овальные. Покупали их на толкучке. Из всего этого он с увлечением создавал новые вещи, новые приборы.
Он показывал зажигалки, спичечнецы. Все это между делом. Он словно просил снисхождения и сам подтрунивал над собой:
— Вот задумал я машину для собирания на козловских тротуарах шелухи от подсолнечных семян -- крайне необходима. Будем прессовать в плитки и продавать как «козловский торф».
Новый хронометр он показал последним. Он был прикрыт льняным полотенцем. Мичурин отбросил полотенце и с гордостью смотрел на хронометр, изобретенный им для точных астрономических вычислений в обсерваториях. О звездном небе он говорил охотно и приподнято. Астрономия была его второй страстью после растениеводства. По своим обширным знаниям в астрономии он был не любителем, а искушенным знатоком и профессионалом.
На стенах комнаты пробили часы. Били они вразнобой.
Мичурин, бережно накрыв хронометр, заторопился. Он достал записную книжечку, перелистал несколько страничек. Каждый год он обновлял железнодорожное расписание движения поездов со станции Козлов. Цифры выводил каллиграфическим почерком.
— Заговорил я тебя! Как бы не опоздать. Не люблю, когда опаздывают.
Анастасия Васильевна упаковала мне баночку варенья из Актенидии.
Иван Владимирович накинул на плечи куртку и вышел на балкон. Мерцали звезды на небе. Все серебрилось, слегка расплывалось. Мы попрощались. Я шел по дорожке к замершей рек.е. Стукнула калитка. Я шел и чувствовал, что Мичурин все еще стоит на балконе. Не меня провожает, а читает небосвод, наслаждаясь морозцем.
Как хорошо, что я выполнил задание Константина Эдуардовича: передал Мичурину привет от звездочета.
Ботаник, обожавший астрономию, был и поэтом, самобытным и своеобразным.
Я позволю себе, пока Мичурин на балконе, еще раз для читателей, повторить его стихи, впервые опубликованные в «Югосевере».
Я лишь рычаг могучей внешней
силы,
Я сам себе по существу ничтожество во всем
Не знаю, прежде где я был, что делал, где я жил.
Куда пойду — мне тоже неизвестно.
Но что я вечно жил и буду жить всегда —
Не сомневаюсь в этом никогда.
Могу предполагать, что с газовых
начал
В протоках разных минералов
В бактериях, в микробах,
В различных видах насекомых
И, наконец, в животном царстве,
В теченьях тьмы веков и миллионов тысячелетий
Сменял я много форм на службе жизни,
За шагом шаг, вперед, а иногда
назад
Шел по пути я эволюции, и вот теперь
Мой интеллект есть сумма опытов,
Пройденных прежде.
А впереди, в безмерном горизонте,
Лежит дальнейший путь к пределу совершенства.
Покидая город, я прощался не только с Мичуриным, но и с садом -- генетической лабораторией; вдыхал аромат цветов, деревьев, трав. Старался лучше запомнить все его разнообразие, собранное со всех широт мира. Сад отвечал мне то порывами ветра, то шепотом листвы. Каждый листок, как крохотный парус. И так хотелось снова вернуться в Мичуринск.