Глава восьмая

1

В Ободовке коммуна, на Кучугурах и Лозах товарищества по совместной обработке земли, а в соседнем селе Стратевка — артель. Организовалась она в тот же год, как и коммуна, но о ней не говорили в районе. Члены артели не удивляли селян. Они люди известные, председатель их, Лесовецкий, работал когда-то в земской управе. Старательный хлебороб!

Райпартком послал Мититела в Стратеевку обследовать артель и проверить, как выполняет она хлебозаготовки. Митител ходил по полям. Правильный севооборот. Зашел в свинарник, в конюшню. Много коней сытых и упитанных, дойных коров и откормленных на бекон свиней.

Митител разговаривал с председателем артели Лесовецким.

— Что же это вы государству хлеб не продаете? У вас в каждой комнате до потолка хлебом набито, и на людей и на корма хватит.

— Да нам продать-то его государству не особенно выгодно. Цена дешевая. Ну, раз продать нужно, продадим конечно...

Митител знакомилдся с членами артели: старший брат Лесовецкого, племянник Лесовецкого, брат второй жены его отца.

— Никто в артель не хотел итти. А меня мои родственники уважают. С меня пример взяли. А то, если б они не помогли, то и артели бы никакой не было, — объяснял Лесовецкий.

Мититела пригласили на именины сестры жены Лесовецкого. Митител не отказался.Он был почетным гостем, его угощали поросенком. Митител пил за здоровье и благосостояние присутствующих.

— Ну, а ты что в артели делаешь? — спросил он у женщины, помогавшей хозяйке.

— А я, я за харчи работаю, у председателя.

На следующий день Митител подошел к ней во время дойки.

— Так значит, за харчи? А почему же не как все?

— У всех-то? Была-б моя корова...

Митител присматривался к сытой жизни артели. Здесь не ругались, не волновались, не спорили.Каждый работал молча. По вечерам расходились по комнатам небольшого флигеля, где жил раньше управляющий пана Сабанского, которого в селе тоже величали паном.

Председатель артели «пан» (так подразумевалось) Лесовецкий маленькими, неподвижными, ушедшими в глубь глазами следил за Митителом.

Они разгадывали друг друга. Лесовецкий привык вкрадчиво просить кредиты, привык и к тому, что в Стратевке ему никто не противоречил.

Он не знал как выпроводить человека, которого надо было принимать гостеприимно. Лесовецкий сдерживал себя и инструктировал родственников. Жаловался Митителу: «Можно устроить хозяйство, да вот только люди кругом мешают, никто не идет навстречу».

О своих впечатлениях, о ходе хлебозаготовок и стратевской артели Митител докладывал на заседании бюро райпарткома, как только вернулся из Стратевки.

— И лошади, и инвентарь как будто обезличены, коровы в одном помещении, но на самом деле у каждого свои коровы, свои свиньи. У Лесовецкого две пары лошадей, до сорока свиней. Они получают кредиты от государства, как артель, на государственные же деньги покупают членам своей семьи коров. И даже земля как будто без меж, а на самом деле разделена. У каждого своя площадь и кукурузы и подсолнуха, будто работают все вместе, а на самом деле каждый на своем участке.

Артель не принимает новых членов. В селе так и говорят — пойти на харчи в артель работать.

Партийный комитет коммуны слушал Мититела. В районе нет артелей, а тут единственная артель — гнездо кулаков, и ее надо разогнать.

На месте этой артели в Стратевке нужно организовать настоящий колхоз. И не тем, что перебросить из Ободовки в Стратевку несколько десятков коммунаров. Нужно, чтобы артель организовали стратевские селяне, чтобы видели в соседних селах, что не только котовцы могут вместе жить и работать.

* * *

Второй раз Митител приехал в Стратевку не за хлебом, а за артелью. Он привез с собой бумажку — постановление райисполкома.

Секретарь сельской рады, друг Лесовецкого, несколько часов просматривал устав, привезенный Митителом.

— Ведь надо 16 человек, чтобы дело начать, а где этих 16 найти в Стратевке.

Митител остался ночевать на столе в сельсовете. Он был единственный из 16-ти, необходимых для начала.

В эту же нось в артели кто-то поджег здание свинарни, конюшни и скотный двор. Лесовецкие спасли свой «колхозный» скот, а постройки никто не тушил.

— Бессарабская коммуна подбирается, пусть новое выстроит.

Утром секретарь сельсовета докладывал Митителу:

— А пока это вы спали и свинарня и постройки разные, все сгорело. Такое несчастье. Хотели они хлопотать, чтоб постановление насчет их ликвидации отменили, а теперь видно не придется...

В этот же день Митител получил записку без подписи: «Там е яма й там соль и ми вас побьем и посолим.»

Разоблаченных кулаков жалели в Стратевке: при ник было и спокойнее и доходнее, и колхоз есть и на приработок пойти можно. Детей крестят, под одним одеялом не спят, хозяева как хозяева. В Стратевке привыкли к панской милости. Много жинок до сих пор не могут забыть панычей, оставили по себе они хорошую память. Сколько их по селу детишек бегает. Им бы не в Стратевке, а в Варшаве жить. Лесовецкие тоже вроде как панычи...Только без «баловства».

Митител искал людей.Он готов был записывать всех, лишь бы быстрее собрать шестнадцать подписей. Уговорил нескольких бедняков поставить на бумаге свои кресты и следы указательного пальца. Кроме того, упросил поставить свои подписи секретаря сельсовета, продавца лавки Центроспирта и Куринкова, бывшего секретаря ячейки сахарного завода, исключенного из комсомола за хулиганство и пьянство.

Список был оформлен, но когда нужно было созвать собрание шестнадцати и осмотреть сгоревшие постройки, никто не пришел кроме самого Мититела и Штогрина.

Митител доложил о том, что все свои сбережения 150 рублей он вносит в колхоз. Назвать же стратевский колхоз надо коммуной «Красный Путиловец», чтобы потом написать письмо в Ленинград рабочим — мол, существует «Красный Путиловец» на Украине в селе Стратевка. И тогда нам обяэатвльно рабочие в подарок дадуг один трактор.

Лесовецкий и его родственники не освобождали помещений. Митител, Штогрин и Куринков спали на дворе под навесом. Бездомные организаторы нового колхоза крались на «колхозный огород», таскали помидоры и огурцы с Лесовецких грядок.

Бывшие хозяева были устранены и изгнаны иа Стратевки только на бумаге в райисполкоме, но здесь они еще крепко запирали окна и двери от тех, кто «с одного горшка хотят есть». Желтый свет сочился сквозь цели ставень, тоненькая полоска ткнулась к навесу. Митител шел по полоске на пригорок и смотрел на светящиеся вдали точки. Вон, в Ободовке горит лампа, которую он сам повесил он на шпиле башни палаца.

Митител не разворачивал перед Штогриным и Курниковым свои планы. Штогрин останется. За ним должны придти другие жители Стратевки. Курникову же нельэя доверять ни одной копейки. Он поступил в колхоз, не вытрезвившись после пьянки, поступил к ним именно потому, что у него ничего нет и он не хочет ничего иметь, лишь бы было с кем выпитъ. Курников зол на людей, на сельсовет, на тех, кто толкует за ставнями о том, что надо переждать — все равно удерет обратно Митител к себе в коммуну.

И только когда Митител привез из Ободовки милиционера, Лесовецкий освободил одну из комнат. В ней поселились Митител с женой, Штогрин и напившийся по случаю новоселья Куренков.

Митител вспоминал о двуспальной кровати пана Сабанского. Спали они на полу, он уговаривал свою Досю:

— Ты должна понять, на то, что в Бессарабской коммуне ушли годы, нам здесь нужны месяцы и дни.

Лесовецкий перед отъездом пригласил к себе в гости Курникова.

— Ты пойди, скажи Мигителу, что передумал я. Привык к местности. Митител, он молодой, жизни не знает. А я четыре пары лошадей дам, коров дам, на лошадях сам работать буду, если примет он меня к себе.

Курников разбудил Мититела.

— Тебя Лесовецкий зовет, все отдать хочет, только чтоб оставили его здесь. Пусгь останется.

— Передай ему, чгоб к утру убрался, а кони у нас свои будут. Всю ночь поил Лесовецкий Курникова, уговаривал его поехать с ним искать места где б новую артель из людей подходящих для жизни организовать.

— А отсюда все равно тебя выкинут. Он, Мититвл, и пить не умеет.

Курников разбил оставшиеся стекла, порезал руку, обмотал платком и утром снова пришел будить Мититела.

— Пойдем хозяина провожать. Он здесь хозяин. Он со мной пьет. Или будет он в коммуне, или разойдемся мы на все четыре стороны.

В тот день Лесовецкий переселился в соседнее село Каташин, а Курникова постановили исключить из коммуны.

* * *

В Стратевке дружили и властвовали два члена сельсовета— Храпливый и сельский поп Богатырев. Последний хотя и не был записан в сельсоветские списки, но условились между собой дядьки обо всем с ним советоваться и без него не принимать никаких постановлений.

Раньше был Богатырев фельдфебелем, а попом стал после революции. Любил колоть дрова и гнуть подковы. Сам отремонтировал стратьевскую церковь, перекрыл ее железом отштукатурил обвалившиеся стены.

Ходил он всегда быстро, раскрывались полы его рясы, виднелись голенища высоких сапог.

Стратевский священник не посещал сходы, к нему на дом приходил председательсель совета и заранее «утверждал» повестку дня.

Храпливый — секретарь сельсовета, комбат в эапасе, по заданию районного военкомата обучал нескольких терармейцев. Военные занятия были однообразны: парни копали Храпливому картошку, чистили клуню, подметали его двор. Секретарь сельсовета приспособил их для хозяйства, он боялся потерять своих «денщиков»: как бы не снюхалисъ они с черненьким бессарабцем.

— Что Митителел сробит, ничего не выйде, в Стратевке еге коммуна разллетится, як осенний лист.

По должности поставил Храпливый свою подпись вод бумагой, когда Митител собирал подписи. Храпливый расписался, а сам решил: жил в Стратевке управляющий Сабанского, сам помещиком стал, был потом совхоз — разлетелся, была артель — закрылась, хотя артельщики в большом убытке не остались, коммуна тоже ненадолго.

Нужно свою артель организовать, чтобы было кому эанять место «Красного Путиловца».

Храпливый записал своих «денщиков» в новый стратьевский СОЗ, а тем временем заставлял пускать собак и коров на поля коммуны. Сельсовет обсуждал, где бы устроить скотомогильник. Богатырев посоветовал обязательно на эемле коммуны.

— Там сгорели все постройки для скота, а когда еще построят они новые, да коровами и свиньями обзаведутся.

А Митител убеждал членов сельсовета, что через несколько месяцев в «Красном Путиловце» будет идти опорос свиней.

Сельсовет постановил так, как велел поп. На самой середине коммунарского поля вырыли огромную яму и начали свозить в нее павшую скотину.

Узнал Храпливый, что коммунары удят в пруду рыбу, варят уху и этим кормятся. И с того дня, как эапах ухи дошел до Храпливого, мочить в ставу коноплю, для того чтобы завоняла вода и пропала рыба.

Митител обратился в сельсовет. Объяснял членам сельсовета, что имеется специальное постановление райисполкома о сохранении рыбы.

— А для кого это нам рыбу сохранять, коноплю все мочат,а уху сколько человек хлебают?

* * *

...Митител в счет будущего получил триста рублей от «Буряксоюза». Он купил пару жеребчиков, но их нечем кормить, некуда привязать. К стенке прибили скобы, для корма повесили мешки. Митител вспоминал, что делали они вначале в бессарабской коммуне. Конечно, электростанцию здесь открывать еще рано. Надо забрать мельницу у частного арендатора. Митител добился постановления райисполкома: мельницу передать «Красному Путиловцу».

Штогрин стал работать на мельнице. Несколько пудов мельчука спасли людей и лошадей. Бессарабская коммуна передала «Красному Путиловцу» трактор. Митител в первый же день вспахал двенадцать гектар земли. Он вставал в три утра и работал без перерыва до вечера.

К нему на помощь партком коммуны вместе с трактором прислал отца и сына Коцюбских, как специалистов по плотницкой работе. Митител заставил плотников ходить за лошадьми.

Штогрин работал на мельнице, Дося варила обед, Митител ездил на тракторе. Старик Коцюбский, придерживая сползавшие очкм, смотрел в землю. Он хотел как можно аккуратнее рассыпать зерна. Митител слезал с трактора и шел за сеялкой.

...Районный агроном Введенский, будущий вредитель, требовал от Мититела, чтобы он купил обязательно коров симментальской породы, что в бессарабской коммуне краснонемецкий скот по ошибке. Симментальские коровы стоили на рынке по 500-600 рублей. Митител не послушал районное начальство, тем более, что именно Введенский разрешил стратьевскому селъсовету вырыть скотомогильник на полях коммуны. — Это они нас хотят в могилу!

Митител купил коров по 80-100 рублей.

Он добывал корма, резал селянам солому на соломорезке, за каждые пять снопов шестой брал для коммуны. Когда стали телиться коровы, негде было держать телят. Их раздали по хатам коммунаров. В каждой хате по два, по три теленка.

Вспахана земля, в коммуне есть хлеб. Об этом, и о том что им, коммунарам, колхозникам, не позволяют брать воду из соседнего колодца, докладывал Мятител на собрании сельсовета. Он потребовал собрать сход.

— Земля засеяна, у нас двести пятьдесят пудов хлеба. Нам этого никогда и не скушать. Вот тут говорили когда я на тракторе ехал: «тикайте, бо це нечиста сила летить, тикайте бо це чорти идуть, не дивитесь бо роги повирастають». Немного нас, а вот вся земля вспахана. Государство колхозам помогает. В Ленинграде завод есть такой, «Красный Путиловец», трактора делает. Вы вот мало кто помогали нам, а трактор помог. Он и вам поможет лучше жить, а не у Лесовецкого и Храпливого за щи и муку работать.

Вот Штогрин в одних штанах по селу ходил, а теперь первый мой помощник. Кто хочет, тот может вместе с нами жить. Завтра буду целый день в сельсовете сидеть. Кто хочет, может к нам записаться.

На следующий день стратьевские бедняки Скобул, Шевчюк, Сердитенко, Фендук, Гунько, Венгриг, Дэдько, Панасенко, Повылеця, Стецько пришли в сельсовет к Митителу. Через несколько дней в «Красном Путиловце» было больше 16-ти человек.

Стратьевский середняк Игнат Тисминецкий пришел проведать Мититела не для того, чтоб подать «заяву», а посмотреть. Он забрался с Митителом на разбитый паровик. Митител показывал Тисминецкому обгоревшие бревна.

— Вот здесь свинарник поставим, а там надо колодец рыть.

Митител заметил, что палец держит он точь-точь так же как Левицкий.Но Тисминецкий не знал Левицкого и потому не понял, почему это запнулся Митител и спрыгнул с паровика.

Тисминецкий часто приходил сюда еще до приезда Мититела. Он приходил смотреть на черепичные крыши построек. Он даже как-то вел разговор с Лесовецким о вступлении в артель.

Ничего не сказал ему Лесовецкий. С тех пор Тисминетский стал думать о том, как устроить свою жизнь. Он умел рыть колодцы, работал кровельщиком.

— Хорошее дело, это суспильна земля, вся земля вместе, хозяиновати можно я знаю как!

Он подал руку Митителу. Тисминецкий согласился вырыть «Красному путиловцу» колодец. Он ежедневно носил в коммуну молоко, продавал на несколько копеек дешевле.

Негде было хранить бороны, Тисминецкий предложил свои сени.

Говорил он жене:

— Надоело мне дома хозяиновать. Надоело иметь с дядьками дело. Привезли нам глину для хаты, так за это пять дней косой махать. Видишь как тяжело. В коммуне тяжелей не будет. И хоть бедная она и людей нет, а все как-то легче!

* * *

Митител и Коцюбский составили чертежи будущих построек. Районный техник хотел взять за это четыреста рублей. Тогда решили коммунары сами стать чертежниками и архитекторами. Тисминецкий согласился работать в долг.

— Когда выстроите, тогда со мной и рассчитаетесь. Может быть, я к тому времени жинку свою уговорю!

В сельсовете, куда бедняки приходили за справками для поступления в «Красный Путиловец», их уговаривал секретарь:

— Зачем идешь в коммуну? Я больше разуму в десять раз маю и больше могу сделать чем Митител.Ты в СОЗ поступай.

На чистке советского аппарата Штогрин рассказывал о проделках Храпливого. На новых выборах Мититела выбрали в сельсовет. Секретарем сельсовета стал коммунар Швец.

Новый сельсовет начал с того, что постановил перенести скотомогильник в другое место. «Красный Путиловец» пригласил к себе в гости стратьевских селян, чтоб видели все, как начали строить свинарник и конюшню, какие кофты пошили себе коммунарки, как едят за длинным столом не из одного горшка, а из мисок, подаренных «Красному Путиловцу» коммуной Котовского.

2

С осени 1929 года коммунары бессарабской коммуны стали работать в окрестных селах. В сосоднем Тростенецком районе селяне, побывавшие в коммуне на экскурсии, организовали колхоз.

В Ободовке же только СОЗ.

В Ободовке дядьки возят на сахарный завод свеклу. Как отдать им своих лошадей в колхоз.

Лозинский, Гомонюк, Лебедев, Гажалов работали на Лозах и Кучугурах в Старой и Новой Ободовке.

Авраам Горанский не соглашался с Гажаловым.

Авраам Горанский смотрел раньше, как пашут котовцы слепыми конями.

— Видим мы, как вы хозяйничаете. Лучше отказаться вам и раздать землю хозяевам. Тогда и хлеб будет. Можете ехать откуда приехали, говорил Авраам коммунарам. Он часто встречался с ними так как сеял на свободных местах на кладбище, а мимо кладбища проходила коммунарская дорога.

Авраам Горанский считал себя бедняком. Ему не хватало земли, но он не вступал в члены КНС, так как считал, что это противно вере. Авраам не хотел богатеть, так говорил он соседям . Вот уж какой год не может ему жена родить «дитину». А самому Аврааму не много нужно.

Только потом, во время хлебозаготовок, удалось коммунарам выяснить, сколько земли у «малоземельного» Горанского и на кладбище, и в скрытых посевах в других хозяйствах, которые с издавна должны были Аврааму по нескольку десятков пудов хлеба и деньги.

Авраам Горанский присматривался к коммунарам, он старался быть неэаметным, но расспрашивал обо всем. Глаз у него черный и внимательный. Даже похвалить может.

— Сколько ни думал я о вашей коммуне, все получалось — не сумеете хлеб из земли взять, а вот вышло иначе: у вас семьдесят, а у нас тридцать. Если у вас сто десять, так у нас каких-нибудь шестьдесят. Больше земля родит, как коммунарской стала.

Авраам Горанский первым в Ободовке выполнял все задания. Он сдавал хлеб в день, точно обозначенный на повестке. Он никогда не подавал жалоб н ато, чтобы снизили ему налог или сдачу. У Ав- раама нет детей, почему бы ему не помочьгосударству. Трудно подкопаться к Аврааму, даже коммуну хвалит.

— Чего рассуждать. Я давно о коммуне думал. И котел общий и все равно пропадать всем вместе. Все мы одинаковы перед страшным судом. Я в коммуну войду с женой, с кнутом и с заплатами. Зачем нам колхоз в Ободовке, когда коммуна такая. Надо всем в коммуну поступать. Я первый пойду. Возьму кнут в руки, приведу своих лошадей в коммуну. Вы в колхозы не вступаете! — говорил он на собраниях.

— Нам бы пойти всем в коммуну, мы там хозяевами станем, заведем свои порядки и тогда никакой коммуны не будет и никаких колхозов не будет. Все от коммуны идет, так лучше мы сами коммуной станем — говорил Горанский Паснечевскому.

Паснечевского исключили из коммуны после того, как узнали, что он бывший царскийстражник. Горанский через Паснечевского узнавал о коммуне.

На всех собраниях Левченко, отец бандита, и Горанский кричали: — Мы в артель не хотим! Хотим в коммуну! Если подошло такое время чтоб такой жизнью жить, будем хаты свои валить, пойдем в колхоз!

Потап Федорович Токарь хвалил коммуну. Он тоже, как и Горанский, призывал селян в коммуну.

— Все в коммуну поступят, станет Ободовка коммуной, вот и никакой разницы не будет. Большинство то коммунаров свои же селяне будут. Таким большинством любое постановление провести можно. Да и кроме того, как не принять дядьку в коммуну. А уж в коммуну не примут, можно и в колхоз не итти. Сами виноваты, от коллективизации отказывают.

Когда же поняли Горанский и Токарь, Роменко и братья Мазурики Петро и Семен и все согласные с ними на Лозах и Кочегурах, что не так-то легко «взять» коммуну, по другоиу стали говорить в селе.

— Коли той не хоче в колхоз, крутиться и не хоче сияти, а я що безлошадний, що буду робити.

— Как пойдешь в колхоз, мясо есть не будешь.

В темных хлевах резали телок, дойных коров. По ночам на задних дворах с отчаянием рубили скот свой. В эти пьяные, сытые дни тяжелела кровь от обильного мяса у тех, кто хотел наесться вперед на всю свою будущую голодную жизнь.

Несколько человек во главе с Мазуриками пробрались в птичник коммуны свертывать головы петухам. Уж больно у них гребешки красные.

И пустили петуха те или эти мазурики — подпалили хату активиста Шевченко, который выступал на собраниях за колхозную жизнь и кроме того спрашивал, почему это в Ооодовке воров разных яа свободе держат.

Через несколько дней тело погорельца Шевченко объездчики нашли в поле. Он лежал, раскинув руки на талом, почерневшем снегу, точно обнимал степь.

* * *

Коммуна стала штабом наступления на село, на вековой «соломенный рай».

От коммуны расходились сотни нитей по Ободовке и по селам правобережной Украины. О коммуне писали статьи в родной «Червонной Армии» — газете украинского военного округа, журналах «Коллективист», «Октябрь», винницких газетах, «Правде» и «Известиях».

Ежедневно в Обедовку приезжали экскурсии. С 7 по 10 ноября 1929 года коммуну осматривали 5 селян на села Ситковцы Винницкого округа, межрайонный семинар ликвидаторов безграмотности Чечельницкого, Ободовского и Тростенецкого районов, Нижекрапивинская школа крестьянской молодежи, экскурсия красноармейцев гайсинского гарнизона, двенадцать членов КНС из села Сумивши, бершадского района, делегат от черноморского флота из Севастополя.

Экскурсии оставляли после себя разные записи в книге впечатлений о коммуне.

Був в комуни в 1926 р., коли т.т.Гажалов та Левицький говорили межи, що комуна е маленький оазис социялизму, я смиявся. Тепер же коли я побачив все господарство комуни, жалкую, що хоч и по товариському, але зобидив товарищив тим, що не вирив в ихню работу, не виряв в то, що вони надумали зробити, не вирив тому, чому вони виддали свое здоров'я й силу й знания.

Бильше смиятися не буду.

Екскурсант Хмельницкий Степан.

...

Ми екскурсанти пид час свогоперебування в господарстви с.г. комуни им. Котовського, оглянули вси галузи сильского господарства: скотарство, свинарство, коней, технични пидприемства перероблювания с.г. продуктив. Все це добре вплинуло на нас саме своею зразковистью та рационализациею.

У комуни господарство налагоджено досить добре, майже за останними вимогами агрономичной науки. Товарищи комунари и комунарки стийко й дружньо штурмуйте дали на виконания покладених на вас обов'язкив, щоб поставити на нищий ступинь с.г. нашого радянського суспильства. Тримайье цильний и непожитний зв'язок з довколишним селянством, допоможить йому зруйнувати старе сильске господарство й замисть того збудувати нове господарство за останними досягненнями агрономичной науки, сильского господарства, цо утворить для нас краще життя.

Экскурсанты — колхозники, единоличники, красноармейцы, учителя, агрономы в дни коллективизации разносили по краям и селам, по Украине славу о коммуне котовцев...

В коммуне на курсах занимались демобилизованные красноармейцы. Изучали трактора и севообороты.

Через несколько месяцев они должны поехать на Дальний Восток председателями красноармейских колхозов. Агрономы Дегтяр и Шаль преподавали на курсах. Объезжали вместе с экскурсантами поля. Максимов учил как надо точить сапку, чтобы была она «как бритва на моем щеке».

В районе организовывали огромный АИК — агроиндустриальный комбинат. В него должна войти коммуна, совхозы сахаротреста. На Бугу надо постройть огромкую электростанцию в селе Глубочки, мощностью в 1.500 лошадиных сил.

Шоссе должны перерезать площадь АПК, от Тростенца де Ободовки пройдет железная дорога, в районе будут огромные фермы, продукция в вагонах будет ежедневно отправляться на магистраль Одесса-Москва. Тысячи уток, тысячи свиней, миллионы консервных банок.

Уже совещались представители районных и областных организаций. Левицкий из Америки присылал листки испещренные цифрами, вычислениями площадей посевов.

Коммуна воспрянула вместе с коллективизацией.

Котовцев так же, как во фронтовые дни, обуяла жадность к пространству. Оки завоевывали новые гектары земли без меж и чересполосицы. Недавние бойцы и политработники боевой бригады должны подчинить убеждением, примером, настойчивостью «мирное население» — своих соседей по Ободовкам, Стратевкам и Цыбулевкам, которые за тысячами слепых окошек, за закрытыми ставнями и гремящими засовами, берегут, колеблясь, оглядываясь по сторонам и опасаясь завтрашнего дня, свои думы, старину и нажитое добро.

По темным дорогам возвращались коммунары из сел после митингов, сходов, лекций и школ.

Щекин мечтал об АИКе.

Его, члена оргкомиссии по организации АИК'а, назначили председателем сельсовета села Цыбулевки. В Цыбулевке только за несколько дней до приезда Щекина убили председателя сельсовета.

Его расстрелял бандит Цыбух. Цыбух был осужден, но он бежал из тюрьмы в Цыбулевку, чтобы, как признался он после на суде, «громить колхозы». Цыбух поджигал хатытех, кто агитировал за колхозы. От пожаров в селе сгорело несколько улиц.

Щекин должен был заменить председателя, организовать в Цыбулевке колхоз и раскрыть банду. Цыбух приходи л в село по ночам. Говорили, что обещал он Щекину подарить еще несколькод ней жизни. За эти несколько дней Щекин подготовил поимку Цыбуха. Его связали живьем цыбулевские бедняки. На суд над Цыбухом пришли сотни селян. Цыбух расскаэывал судье о том, что, кроме председателя цыбулевского сельсовета, задушил он сельского активиста, письмоносца Марченко. — Виноват! — сказал он в своем последнем слове.

В Цыбулевке Щекин организовал колхоз имени председателя сельсоветаи и письмоносца.

* * *

— Я думаю, что надо сделать так — писал Левицкий в одном из своих писем, — первое: выяснить, кто, где и на каком кутке имеет знакомого дядьку, и разбить коммунаров по этим куткам. Второе — выяснить на каждом из кутков, кто из крестьян пользуется особым влиянием (конечно, я имею в виду бедняка и середняка) и поставить задание на каждом кутке обработать человек по 10, в том числе и женщин, девчат. Дальше поставить перед каждым из этих 10-15 человек задачу обработать столько же. Я считаю, что нужно затратить некоторое время первоначально на индивидуальную обработку. Когда таких сил наберется достаточно, постепенно разворачивать массовую (кутковые сборы), на это должно идти последовательно по ходу обработки от индивидуума до группы, от группы до кутка, до сельского схода.

Взять на учет индивидуальных сторонников и противников, чтобы знать на кого положиться, и затем развернуть масовую работу по коллективизации, сначала отдельных кутков, а затем всего села.

Нужно подобрат сторонников на тракторные курсы и пропустить через такие курсы как можно больше людей. Человек, владеющий рулем трактора, будет лучший агитатор за тракторную обработку, отсюда за коллективизацию.

Втяните в это дело и батрачек, девчат. Нужно хорошенько продумать целую систему мероприятий, которые в своей сумме дадут массовую коллективизацию. Нужно уметь поддержать инициативу того или иного крестьянина в этом направлении. К примеру, я в прошлом году обещал Мельнику весной достать жом. Я его достал через Адриатиса. Этим Мельника приблизил, а дальше его можно уже использовать. Он сам будет ходить к тебе. Нам нужно, чтобы коммунары поставили так дело, чтобы крестьяне сами стали ходить в коммуну и спрашивать нашего совета как коллективизироваться.

Очень трудно разговаривать письмом на расстоянии 15-20 тысяч верст от вас. Я уверен, что вы сами на месте, зная объективную обстановку, лучше всего разрешите очень много сложных, но очень интересных вопросов, встающих перед коммуной. Тлько не спешите, каждый шаг взвесьте, измерьте и обсудите.

Побольше спайки и уверенности в своих силах, меньше личного, больше общественных интересов.

* * *

Гомонючка возглавляла женскую бригаду по коллективизации. Она одела лучшее свое платье и вместе с Костенючкой и Гажаловой обходила селянские хаты. Гомонючка по этому случаю одела перчатки. Перед тем, как поздороваться с хозяевами, она каждмй раз снимала перчатку.

— Уж я знаю, куда итти, где какие злыдни сидят. Этот не послушает, выгонит, но все равно итти надо.

— Идем в коммуну! — говорила она Роману. — Ты смотри, я у тебя десять минут сижу, а вот высморкалась в платок и грязь какая. Смотри, и дверь у тебя и печка в грязи. Наплодил шестерых, а посмотри на головки — у них у всех стригущий лишай. Идем в коммуну!

— Не пойду!

— Ты что, богат?

— Нет, не пойду. Хотим быть вольными.

— Не вольными, а грязными.

Гомонючка говорила с жинкой Романа.

— Что вы сегодня варили? У нас сегодня в коммуне добрый обед был. Уж мамалыгу больше не едим. Дети у нас гладкие, я за детей твоих беспокоюсь. Мы еще зайдем... может, подумаешь.

Из некоторых хат Гомонючку быстро выпроваживали.

— Понаряжались и ходите.

Гомонючка не обижалась. Там, где надо было ей — она не уходила до тех пор, пока грамотная Гажалова не писала заявления за неграмотных хозяев.

Она уговорила жену Романа, с которой в детстве купалась в лужах. Не на собрании кулаком машет Гомонючка, а подбирается к самому сердцу, к материнским заботам. Себя показывает, хвастается:

— Вот какая я стала, не то что мои сестры. И немного писать умею, и в Тульчин на собрание в партию ездила. Дюже дома великие кругом. В колхоз вступишь — сразу помощь от города получишь, и налоги другие.

Весело было ходить Гомонючке по хатам. Нет-нет, а за день принесет она в правление колхоза «Червонная Армия» несколько «заяв».

Гомонючку догоняли на улице. Только что говорила она упертому дядьке:

— Пойдешь старый черт в артель, уже если согласишься, даже в коммуну примем.

— Это тебя Гомонюк упер, а я не баба. Ты ко мне не приставай!

Слушал все это молодой парень. Не согласен был с отцовскими словами. Догоняет Гомонючку:

— Ты меня запиши!

Гомонючка открывает калитки, окликает хозяев, смеется и хвастается, нашептывает, а на кого и покрикивает. Вечером отчитается она перед партийным секретарем товарищем Шиховым. Уж очень чудно он рассказывант о том, как под землей работают. Прислали его рабочие с Донбасса.

Шихов быстро свыкся с Ободовкой и ее людьми. Он все расспрашивал коммунаров о том, как начинали они коммуну. Сокрушался, жалея, что тогда еще не послали его работать в село. Здесь тоже фабрика, только с более хитрыми механизмами. Легче чертеж понять, чем разгадать ободовского дядьку.

Неизвестная жизнь раскрывалась перед Шиховым, как неизвестная новая машина. Он сразу же, по настоящему сошелся с коммунарами. Ему нравились боевые ребята, а если что —у Шихова наготове усмешка и убедительные доводы. И всегда казалось, что говорит он меньше, а понимает больше, потому и улыбается.

Коммуна отпустила «Червонной Армии» семенной материал. Бабушка Якубовская раздавала селянам цыплят из шести инкубаторов.Через три месяца из каждого десятка взятых птенцов должны отдать они обратно в коммуну лишь три цыпленка.

Чистокровных белых английских поросят отпустила коммуна «Червонной Армии». На случном пункте племенные производители коммуны покрывают селянских кобылиц.

* * *

Гажалов объезжал артели и С03ы, во главе которых стояли коммунары.

Гажалова стыдил редактор окружной газеты Водомеенко, показывал карту Тростенецкого района. Карта была усыпана красными точками, каждая точка — это колхоз. Восемьдесят процентов Тростенецкого района коллективизировано. Через неделю весь район будет районом сплошной коллективизации.

Редактор стыдил Ободовский район и коммуну. В Тростенецком районе нет такой коммуны, зато там восемьдесят процентов. Через три недели по крайней мере сорок процентоа ободовского района должно быть в колхозах.

Шихов стал ругать Гомонючку за то, что слишком мало завербовала она в колхоз. Уполномоченные записывали всех в колхозы, записывали и тех, кто колебался.

— Ты пока раздумываешь, а у нас в списках будешь. Все равно под колхоз всем итти.

Особенно старался Берковский. В Таркановке он ходил го хатам и записывал всех по очереди, проставляя в графах имя, отчество, возраст и отношение к воинской повинности.

Одну из женщин, которая занимала целую хату, имела корову и лошадь и яблочный сад, он под страхом угроз, заставил сесть в сундук. Сундук на санях, вместе с "завербованной колхозницей" привез в правление колхоза.

Женщина открывала крышку сундука и орала на все село, -Берковский не смущался. Он для храбрости предварительно выпил несколько бутылок смородинного вина.

В "Червонной Армии" на триере очищались семена, на дворе коммуны чинили колхозникам инвентарь, в детские ясли приходили селянки.

Каждая воспитательница детяслей в коммуне должна помочь на время весенних работ, организовать такие же ясли в колхозах. Дни были наполнены планами АИКа и сводками коллективизации. Ободовский район догонял тростенецкий.

У вывесок правлений колхозов часами толпился народ. Говорили о том, что коммуна поможет тракторами.

Дядьки приходяли в обобществленные конюшни подкармливать своих лошадей, переданных в колхоз.

К каждому новому коммунару прикрепляли старого коммунара. Должен он беседовать с ним по душам, как чувствует себя на новом месте, как устроился, получает ли добавок борща в столовой.

* * *

В первых числах марта по селам проносили труп умершего баптиста. Останавливались в каждом селе, в церквах совершали молебствия и несли хоронить дальше. Через Ободовку труп пронесли одиннадцатого марта. За неизвестным покойником шли дядьки, ребятишки.

На следующий день утром зазвонили в церкви. Казалось, вот-вот слетит колокол и последним звоном разобьется на тысячи осколков. Колокол бил с завоем, один удар настигал другой. Не слышно было как вступали в звучание маленькие колокола. Каждый удар колокола словно догонял уходившее эхо. К церкви шли бабы в белых кожухах.

"Колхоз нам не нужен, не нужен, не нужен" - выбивали на колокольне.

— Давайте выбирать старосту! — визжали внизу. Районные власти собрались в коммуне. Все должны быть на своих местах. Терэскадрон наготове.

Звон нарастает, он вступает и в день, и в вечер, и в ночь.

Бабам, собравшимся в ободовской церкви, прислали и сала и самогонку. Одна из них уже лежала в больнице. Она отличалась неистовстввм, первой сбила замок с двери колокольни, взобралась на колокольню, кричала истошным криком и свалилась вниз.

В селе Верховке кулаки вязали комсомольцев и тащили их к проруби. В Верховке выбрали старосту. Туда срочно выехали на лошадях комсомольцы коммуны. От них ждали вестей. Ночью никто не спал. Звон был жуток. Звонили в Тростенце, в Балановке, в Жебокричке.

В Ободовке утром бабы двинулись коммуну.

В Стратевке бабы подошли к плетню в нескольких саженях от "Красного Путиловца".

— Дайте землемера Веселого, отдайте план землеустройства!

— Братья и сестры по Христу!

Бабы шли с кирпичами в руках.

— Вы наших му жей одурили, семена забрали, давайте наши семена, давайте коней. Мы теперь хозяева, наши мужики ничего не понимают.

— Мы хотим, чтоб вы в двадцать четыре часа убрались. Власти нет, власть на сторону крестьян перешла!

Бабы поймали Штогрина, привели его к Стратевской церкви, дали в руки веревку и стали лупить не щекам, щипать за ягодицы, чтобы лучше звонил. Если переставал Штогрин дергать веревку, щипки становились сильнее.

— В Верховке агрошколу разгромили, бессарабской коммуны нет уже. Убьем Мититела? — кричала жена Храпливого.

Больше всего в Стратьевке кричали о землемере. Он приреэал двести га земли с хорошими лугами Красному Путиловцу при землеустройстве.

К плотине подошел Митител. Рядом с ним стоял Кузминецкий. Среди баб была и его жена. Кузминецкий, член райисполкома, показал бабам на окно. На подоконнике стоял выставленный вперед сепаратор.

— Не кричите, потому что на окне стоит пулемет!

— Вы его не слушаете, он за это деньги берет!

В стороне, за женщинами, Митител видел бритые лица дядьков. Впереди баб напротив Мититела стоял богомольный старик Щерба, он держал в руке крест, размахивал им и кричал:

— Я бога имею, спасет он нас, план давай!

— Семена, коровы, отдай!

Бабы плевали в лицо Мититела. Он вытер рукой лицо.

— Что хотите?

— Бить тебя не будем если землемера отдашь. Где это он получил такое распоряжение, что самые лучшие земли от нас отбирать голодранцам?

— Дайте планы, мы планы хотим посмотреть!

Митител послал Кузминецкого за копиями плана. Он стоял один, сдерживая напор нескольких сот женщин. Кузменецкий принес копии плана, бабы смотрели на план, они не знали, что с ним делать. Кузменецкий уговаривал их уйти с гребли.

Бабы двинулись к сельсовету, они рвали на мелкие куски синие листы плана. Через несколько часов еще в большем количестве бежали они в гребле. Среди них было много стариков.

Они бежали к конюшне Красного Путиловца, где временно стояли лошади недавно записавшихся в колхоз. Бабы висли на шеи своих лошадей, выводили их из конюшни, лошадиное ржанье смешивалось с бабьим визгом и криками...

...В Ободовке утром бабы двинулись на коммуну. Ободовские селяне, недавно вступившие в коммуну, вместе с коммунарами стояли на постах у свинарника, конюшни и складов. В коммуну шли бабы из Ободовки и Страяовки, Жебокрички — все те, кто хоронил баптиста, словно шли на поминки в коммуну. Впереди несли хоругви, кресты.

— Вы нахозяиновали, теперь мы хозяиновать будем! Они шли громить коммуну, подымали подолы своих юбок, несли с собой песок засыпать глаза коммунарам.

Из ворот коммуны навстречу выехал терэскадрон. Но не остановился, проехал, пересекая. дорогу по обычному направлению к манежу. По боковой дорожке шел Гажалов. Он приветливо крикнул:

— А ну, здорово, тетки! Что, к нам на экскурсию?

— А ты куда? - крикнули на него.

— А я к церкви.

— Ты не мешайся, бога не признаешь, и нечего до церкви ходить.

— Надо пойти, веревку отрезать, чтоб не звонили бы больше.

— Бей его! - раздался выкрик.

— Зачем бить его, это Гажалов, Левицкого помощник, — с разных сторон закричали бабы.

— Он, ваш Левицкий, в коммуне золото набрал и в Америку убежал. А Гажалова в котле сварили. Это не Гажалов!

— Нет, я Гажалов. Вон, тетка Морозенко знает. Ее дочка у нас в клубе целую зиму такие рубашки вышивала. А ну, тетки, поворачивай обратно. Что это вам за праздник, и звон прекратить сейчас же — скомандовал бабам Гажалов.

В нескольких саженях от него в воротах коммуны стояли рядом Гомонюк (он смотрел, нет ли в толпе жениных родственников), Лозинский, Максимов. Не приходилось им воевать с таким «войском».

Гажалов пошел дальше по дорожке, не оглядываясь назад. Бабы повернули за ним.

На манеже терармейцы рубили лозу.

Со стороны короварни к коммуне подошел другой «женский отряд», и их там встретил Кукумань. Не словами или воинственным видом. Кукумань окатил подошедших баб водой из шланга. Он знал, что за эту воду не придется ему выписывать чек Функу. Кукумань ловко поливал шлангом в разные стороны, бабы бежали, роняя мокрый песок. После рассказывали они в селе, что так их коммунары били, так били, что пришлось даже водой отливать.

Тисминецкий запрягал в телегу своих лошадей. Жена сидела на пороге хаты и причитала.

— Ни... Ни пийду, ни як ни пийду! Як ти сибе хочишь, а я ни пийду!

Тисминецкий бросал в сундуки подушки, полотно и горшки. Он привязал к возу корову, поставил сундуки. Остается забратиь только жену.

— Пийдем, по маленьку пизнакомишься, будет лучше, бо вони нас будут понимать, а мы их. Я с малолетства служил по найму, для мине там страшного нет, буду как дома. Сидай на воз. Ну, ату, гайда! — крикнул Тисминецкий.

Лошади выехали на улицу, жена Тисминецкого поднялась и медленно пошла за мужем туда, куда гнал он лошадей. В тот день когда большинство записавшихся в колхоз стратьевских селян забирали обратно своих лошадей, решил Тисминецкий что именно сегодня должен он быть в «Красном Путиловце».

— Там нема своего чоловика, там нема своей жизни, там нема своих. Давай до дому! — звала его жена, плетясь за возом, звала... но шла за ним. — Давай почекаемо!

Люди видели, как тянул за собой Тисминецкий своих лошадей и жену свою. А он шел и думал: чудни ви люди, що ви робите, куда вы тикаете вид добра.

— Что он делает, был человек как человек, что с ним стало. Прямо удивительно, куда он повел тебя. Это насмех себя перед всеми поднимать!

— Советской власти больше не будет. Совветской власти и СОЗов довольно. Разобрали в пух эти СОЗы, а они в коммуну, да еще коров тянут за собой.

Тисминецкая слушала крики соседок, с которыми пела она в церковном хоре. Было жалко ей хаты. Было жалко ей Тисминецкого. Больше пятнадцати лет прожила с ним, а теперь вот что придумал.

Тисминецкий подъехал к короварне, привязал свою корову, лошадей поставил в опустевшей конюшне. Солома была раскидана во дворе. женщины-коммунарки и дети не выходили из комнат, они смотрели в окна — что это задумал Тисминецкий! А он взял жену за руку и повел ее за собой в комнату к Митителу.

— Ну вот, созывайте комиссию, принимайте меня в коммуну. Лошадей и корову поставил на место. Где бы нам с женой сегодня переночевать?

Спали они в эту ночь в одной комнате. Митител с женой, Тисминецкий с женой и землемер Веселов. Над головой землемера портфель с планами. Митител во сне все вытирал с лица бабьи плевки.

Всю ночь не спала Тисминецкая.

— Как же жить будем?

* * *

Митител поднялся ночью. На двор «Красного путиловца» собирались коммунисты и комсомольцы. Они дошли до гребли все вместе, а потом разошлись по разным улочкам.

Звон не врывался больше в покой села, поэтому особенно ощущалась тишина.

Тихо стучали в двери, заходили в сенцы, ждали пока оденется заспанный хозяин. В селах снимали кулаков, всех тех кто прятался за бабьими спинами, за визгливыми истошными воплями.

В Ободовке Гажалов и его спутники разбудили Потапа Федоровича Токаря.

— Электростанция не работает, — сказал Токарь, зажигая керосиновую лампу. Он медленно чистил фитиль.

— Я уж знаю, зачем пришли, — сказал он Гажалову. — Сейчас оденусь.

Потап Федорович собирал на столе карандаши и бумажки, положил в карман перочинный ножик. Потап Федорович знал, что «они» следят за его движениями. Он старался быть задумчивым.

— Ну как, скоро сеять начнем?

Никто не ответил Токарю. Он собирался точно в дальнюю поездку. перед тем как выйти, попросил разрешения присесть на минуту рядом с женой. Она сидела согнувшись и вздрагивала.

Потап Федорович вышел из дома. Он перекрестил себя, темноту и порог широким крестом.

— Ну, а теперь скорей, Потап Федорович. нам торопиться надо.

— Взя-яли, взя-яди! — раздался голос где-то рядом за плетеным забором.

Потап Федорович обернулся, он смотрел в темноиу, где остался осененный крестом его дом, его сараи, его мельничка.

* * *

Коммуна принимала сельских активистов, своих испытанных друзей. Гаврила Мельник уговаривал жену. И он, и дочери Олита и Варвара подали заявления в контрольную комиссию. Дома уббивалась Афия — привыкла она подчиняться своему «антихристу», и то сомневалась.

— Хиба ти умнийший за всих на силе.

— Я не держу себя за умнишого, але односибного хозяйства не буде — объяснял Мельник на своих ежевечерних семейных «сборах».

Скоро Афия предстала перед справедливейшим Кремневым — председателем контрольной комиссии.

— Вы вступаете в колхоз — спрашивал ее Кремнев, — скоро будет пасха, на пасху дядьки, соседи ваши будут пасху святить, звонить и гулять будут, а у нас посевная — как на это дело посмотришь?

Гаврила Мельник ждал ответа жены, боялся он за темную свою бабу.

— Як на це дило пишла, так пусть будет свято, а я буду садить, — отвечаа Афия.

— Вы хозяйничали индивидуально, все было ваше, и клуня и корова, а ведь здесь все общественное — продолжал Кремнев.

Ну що, коли на це пишла щоб старое залити а новое строить, так я согласна. Афия ответила и Кремневу и себе и вздохнула, точно упрятала глубоко другие слова.

Двадцать пудов барабули (картошки), хлеб и просо, все включая «коцюбу» (кочергу) сдал Мельник в коммуну. Завидовал он жениному брату, копейки откладывал, от вина отвыкал — и все для того чтоб стать через несколько лет коммунаром.

Трудно было Афии вдруг в одно утро пойти в столовую и стать в очередь за миской. Скучала и привыкала Афия. Работала на огороде, а Гаврила ходил за сеялкой, а в свободные дни чинил коммунарам сапоги.

Первый раз за свою жизнь Афия со страхом и тоской ждала приближения пасхи.

— Що ти зробив, завтра пасха, народ веселиться. А ти идешь сияти, а я цибулю садить... — шептала она Гавриле. Хоть и «антихрист», а все-таки муж, а не председатель контрольной комиссии.

Скрывая слезы, вышла Афия в первый день светлого Христова праздника садить цыбулю; ждала она возмездия, а еще будних дней — чтоб не грешить ни перед богом, ни перед коммуной. С мужем не говорила Афия всю пасхальную неделю. Это он за нее грех примет. Так привыкала она к новой жизни, боясь мужа и дочерей, раздумывая о том, как люди кругом живут.

Никто из ободовских селян, поступивших в коммуну, не вышел из нее после того, как отзвонили колокола. На собрании Гомонюк говорил им о задачах коммуны, о весеннем севе.

Из «Червонной армии», из других новых колхозов забрали хозяева своих коней, коров и семена. Эту весну они будут сеять так же, как и всегда сеяли в Ободовке. зато тем, кто остался и не подвел Гомонючку, будет помогать коммуна — агрономами, тракторами, людьми.

В бывшем доме кулака Лещенко комсомольцы коммуны устраивали Дом колхозника для «Червонной армии». Устанавливали мебель, зеркала и стулья, принадлежавшие недавно Потапу Федоровичу Токарю. Письменный стол Токаря поставили в канцелярии колхоза.

Часть ободовских селян все-таки расстались со своими лошадьми и волами, боронами, с кучкой навоза на дворе, к которым столетиями испытывали, казалось, вечную привязанность.

Они начинали новую артельную жизнь.

* * *

На 11-м Всеукраинском партийном съезде председательствующий предоставил слово делегату от тульчинской окружной организации, коммунару коммуны имени Котовского Николаю Гажалову.

Съезд бурно встретил первого выступавшего колхозника.

— Коллективный рух на Украини доводить, что линия партии була правильна надто це ... ...(три страницы на украинском).

В этих словах Гажалов говорил о самом главном, что нужно было и бессарабской коммуне и «Червонной армии». Эти же слова разлучили Гажалова с Ободовкой.

В Харькове решили, что если так правильно разбирается и негодует на Укрколхозцентр этот зубастый парень, то пусть строит не только для одной бессарабской коммуны, а руководит строительством новых скотных дворов, свинарников, конюшен и домов во всех колхозах Украины.

Гажалов привез в Ободовку радостную и горькую весть. Горькую потому, что нужно сдавать ему свои дела в коммуне. Радостную потому, что его, коммунара, выдвинули на должность члена правления Укрколхозцентра, руководить строительством. Гажалов должен был прибыть на место службы к 15-му, но свою новую работу он начал с опоздания.

Он должен еще в Ободовке поздороваться и попрощаться с другом своим «американцем» Виктором Левицким — тот приезжает завтра.

2

На конюшне Гомонюк чуть не разнимал конюхов. Каждый хочет ехать на станцию Дохно. Сегодня этгт путь радостен и почетен. Само собой вышло так, что вожжи достались Костенюку.

Возвращался он с Левицким из Бершади, тульчина, теперь повезет его из Нью-Йорка!

На станции Костенюк облапил человека в сером костюме. Вместо болтавшегося ворота расстегнутой косоворотки помещалось что-то пестрое. Костенюк разглядывал Левицкого. Он видел таких только в кино, такие ходят там с дамами, за которыми тянется кусок материи.

Левицкий пополнел, округлился, он выбрит и причесан. А улыбается так же, смотрит на Костенюка, на посевы, на дорогу. Быстрей хочется ехать в коммуну, но и вопросы сами выскакивают друг за другом. Костенюк оборачивается, отвечает и спрашивает. Так и вез он Левицкого.

После большой разлуки встречался Левицкий с коммунарами. Разные бывают встречи. Так и не виделся Левицкий с матерью, оставленной в семнадцатом году в Бессарабии. Если пришлось бы снова встретиться, схватил бы ее за руки или опустил голову на ее плечо...

А сейчас, здесь, тоже встреча; нужно обнять всех разом. Каждый ждет его взгляда, руки, слова. Они осматривают своего Левицкого, ищут перемены. Пионеры разглчдывают наклейки на разных языках на больших желтых чемоданах.

Беспризорнику Ною, которого первое время насильно заставляли умываться перед едой, Левицкий привез бритву, а для других у него в запасе предложения, новости, советы. Чемоданы полны книг: атласы плодов, чертежи построек, наставления кулинарам. Снимки мясокомбинатов, овощехранилищ, птичьих и свинячьих городов.

После дороги нужно умываться, чиститься и спать.

У Левицкого все другое: и подтяжки и полотенца, бумажные салфетки и мягкие бумажные стаканы, выпить и выбросить. Левицкий забегает в бухгалтерию и записывает цифры, много новых цифр.

Растут прибыли коммуны.

Новых сорок шесть маленьких коммунаров.

Машины макаронной фабрики завивают и крутят тесто. Почти закончено новое здание короварни. Как ставить, как размещать коров? Шпара, студент киевского политехникума, по проекту которого строилась короварня, получил первую премию на харьковской выставке.

Новости. Гаврила Мельник теперь в коммуне. Карпов работает в мастерской. Лозинский в «Червонной Армии». Берковский за перекручивание во время коллективизации осужден. Гажалов ездил в Москву на совещание к товарищу Яковлеву и редактору крестьянской газеты Урицкому, обсуждали как закрепить колхозы.

Пришли ли на Демковку машины, привезенные Левицким в коммуну для прачечной и кухни, образцы автоматических поилок для коров? Пришли ли складные игрушки для детского сада и паровоз в подарок Грише Котовскому?

Гажалов завтра уезжает в Харьков, и Левицкий должен сегодня же разыскать для него в своих чемоданах всю литературу о легких сельскохозяйственных постройках. Днем не могли побеседовать как следует, как несколько раз уж беседовали в жизни, Левицкий и Гажалов. Гажалов притащил матрац, положил его на чемоданы. Стал разворачивать портянки. Левицкий расшнуровывал ботинки с круглыми, сытыми носами. От него еще шли запахи мыла, отполированных вещей, далеких быстрых шоссе и кают. В одну из осенних ночей, на заезжем дворе Хаима Зицера говорили они о посевах и об электростанции...

Главное для нас, говорил Левицкий, это как можно больше вложить в хозяйство. Нужно напряжение, это раз. Но нам нужно его планировать. Открыть новый прием в коммуну, это два. Я просмотрю заново каждую отрасль хозяйства. Нужно почиститься, подтянуть все.

У нас отвратительно поставлено кормление скота. Мы не умеем использовать отбросы, это три.

Нужно, чтобы каждый был заинтересован в работе. Нам надо как в Красной Армии — придать наибольшую боеспособность каждому корпусу, каждой дивизии, каждому полку, эскадрону и звену, вплоть до каждого бойуа, — говорил Левицкий, точно отсчитывая костяшки на счетах.

Перед ним проносились недавние встречи и города. Он смотрел на них сквозь Ободовку. Здесь наступает утро. На двор коммуны въезжают арбы, идут доярки, отряхивая сон. В терэскадроне играют подъем. Лошади на водопой...

Как все это по-другому расставлено и движется!

Левицкий смотрит в окно своей комнаты на дорогу к короварне. А если бы тут был американец профессор Арр, разглядывающий пейзажи незнакомой страны, как бы все это показалось ему?

Левицкий смотрит на Ободовку, будто он сейчас не в своей комнате рядом с амбулаторией, а в зале департамента земледелия в Вашингтоне.

— Ну что ж, пусть приедут, посмотрят. Еще несколько лет... может быть там, внизу, на Кочегурах, где стелется над тополями дым и дремота, будут маленькие небольшие дома. И там будут жить рядом Лозинский, Мельник... — думает Левицкий и говорит Гажалову.

— А четвертое — мы знаем теперь, как надо нам с тобой бороться с этой самой "второй душой" нашего дорогого союзничка, середнячка.

— Так говоришь, строят там с расчетом на быструю амортизацию. А как ты насчет того, чтобы организовать на местах заводы для производства черепицы для крыш? А насчет того, чтоб теперь, когда ты такой бритый и фасонистый, выбрать себе спутницу так сказать, для продолжения потомства? — спрашивал Гажалов.

Первый раз они заснули в разгар коммунарского дня. Им не мешали солнечные лучи, лившиеся со всех сторон в широко распахнутое окно.

В клубе коммуны несколько дней продолжается отчетное годовое собрание. Левицкий приехал к прениям по докладу о животноводстве коммуны. Каждый хочет высказаться. Левицкий не просил слова, он только слушал. Еще совсем недавно никто не говорил так в коммуне. У каждого на руках листки с цифрами. Каждый хочет проверить, узнать. Секретарь записывет каждый вопрос.

— Выгодно ли нам практиковать частую переброску обслуживающего персонала из отрасли в отрасль?

— Хватит ли нам двльше пастбищ для расширения молочного скота и свиноводства?

— Продаем ли мы в массовом порядке свой племенной скот окружающим колхозам?

— Из каких соображений сняли Кремнева с заведования свинарней?

— На наши отрасли животноводства смотрят как на испытательные. Когда приходит новый коммунар, его посылают на «испытание» в свинарню или короварню. Поэтому и бывает, что свиньи бродят стадом по огороду и приносят убыток. Мы должны в животноводстве иметь твердый штат. Только тогда мы сможем получить от отрасли прибыль, когда люди будут там квалифицированные, — говорит Юхименко.

— Почему кузня дала убыток?

— Какие меры принимались для устранения простоев макаронной фабрики и по чьей вине они были?

— Каков будет штат мастерской в связи с передачей машинотракторной колонны?

— Откуда в электростанции прибыль?

Функ предлагает использовать пар от котлов при варке повидла.

— На макаронной фабрике нужно подвести к прессу форму для выделки звездочек. Для сушки сделать форсунку, которая быстро будет нагонять высокую температуру и макароны быстро будут сохнуть, тогда можно будет работать в две смены, — говорит Функ.

Он отвечает на вопрос почему электростанция и водопровод имеют прибыль. Он, Функ, умеет экономить и драться за чеки.

— Выписывалась ли литература по Китаю?

— Почему не организован Дом отдыха в коммуне?

— За чей счет учатся воспитательницы?

— Почему в кухне течет вода на пол день и ночь?

— Каково настроение холостяков?

— Увеличивается ли употребление коммунарами мыла и зубного порошка?

— Почему в помойную яму выбрасываетися много рыбы?

— Бывают ли случаи избиения жен мужьями?

— Нет ли у некоторых коммунаров привычки опаздывать на завтрак с целью получить лучшую порцию?

— Что изобрели женщины для улучшения питания?

— Как использовались помои и сколько от этого выручено денег?

— Что думает отдел быта о квартирах для молодоженов?

— Где больше смертность, в коммуне или на селе?

— Почему в клубе паутина?

— Почему с немытой посудой едут в поле?

— действуют ли старые коммунары разлагающе на новых?

— Почему ничего не говорят про детскую кухню?

— У меня 29 рублей пошло на сторону, на шитье, а в нашей швейной четыре месяца лежат брюки и до сих пор не взялись за пошивку.

— У холостяков под кроватями лежат портянки!

— Может ли коммунар жить скотской жизнью?

— Что делать с теми коммунарами, которые не хотят учиться и не интересуются культурной жизнью?

— Почему во время показа кинокартин не играет оркестр?

— Сколько пива выпито коммунарами?

— Сколько стоит содержание бухгалтерии?

— Почему мужчинам пошили полушубки, а женщинам нет?

— Как передаст нам левицкий опыт наблюдений в Америке?

— Были ли случаи анархических действий отдельных личностей?

— Сколько коллективизаторов выпустила коммуна?

— Почему работники кухни, когда несут из погреба картошку, добрую половину теряют по дороге, а мы кричим что в борще мало картошки?

— Во что обходится доставка товаров и грузов?

— Сколько коммунаров отдыхало на курорте?

На каждый вопрос докладчики давали обстоятельные ответы. Несколько тысяч вопросов задали сотни коммунаров. От планов развития животноводства до мытья посуды. О прибылях и замужестве, прошлых годах и о том что делать завтра. Говорили и старые коммунары и те кто недавно вступил в коммуну.

Наконец дошла очередь и до Левицкого.

— Здесь говорили о производительности труда, о соцсоревновании, о промфинплане. Рядовые коммунары, которых никогда раньше не могли мы растормошить, показывают, как идет наша коммуна навстречу требованиям партии. Каждый докладчик чувствует за собой ответственность и кровную хозяйственную заинтересованность. Здорово выросли наши коммунары!

Досталось отделубыта. Правильно. Когда при организации коммуны мы выдали холостякам простыни, они стали мыться после работы а грязные постолы выставлять в коридор. Нам нужно, чтобы культурные привычки чистоты были не только в комнатах, но и на производстве. У исправного человека на работе будет и одежда исправная.

В Америке есть реклама: «Проверь свою постель, как ты спишь? В постели проходит треть твоей. жизни». А у нас холостяки за постелью никогда не следят.

Нам нужно заново пересмотреть наше хозяйство. Мы доказали политическую важность коммуны. Но если мы будем хвастаться только тем, что мы много потребляем, коммуна не нужна. Самое главное для нас это выбрасывать на рынки, давать государству продукцию, нам нужна товарность хозяйства.

Нужно точно соблюдать нормы кормления, правильно воспитывать молодняк. У нас слишком большой процент отхода цыплят, нет подходящего помещения для кролиководства. Отсутствует постоянное место зимовки пчел. Мы до сих пор еще плохо используем имеющиеся у нас удобрения, например золу. В производственном отделе отсутствует техника безопасности труда. На электростанции ввиду перегрузки ненормально работает динамо.

В детской нет ванной комнаты. Вокруг детских домов нужна специальная ограда. Мы должны отшлифовать наше производство и быт. Уничтожить сорняки на полях, укрепить овраги, оградить все углы на дорогах, чтобы нельзя было проехать по углам через посевы. Мы должны обрабатывать поля. Надо поставить вопрос о проведении полевой узкоколейной железной дороги для перевозки навоза.

По животноводству надо изжить дефицитность птичника, добиться полного и точного учета продукции. Водяную птицу перенести на воду.

Огородничество должно полностью удовлетворять овощами коммуну и в то же время быть товарным. В саду и парке нам нужно как можно больше насаждений. Мы должны расширить площадь парка до Кочегур.

Лучшую нашу молодежь мы бросим в мастерские, мы на месте будем создавать квалифицированных работников. Нужно, чтобы вокруг всех хозяйственных построек и на дворе был порядок. Вокруг всех домов разбить цветники средствами самих коммунаров.

Левицкий говорил о недостатках и задачах. Общее собрание обсуждало хозяйственную деятельность коммуны за последние годы.

... На много километров тянутся коммунарские поля. Массивы лежат на подпирающих горизонт холмистых степях. Объездчики охраняют шумящие, колыхающиеся на ветру богатства коммуны. Свекла пьет солнце, накапливая сахаристость. На межах и распутьях не гуляет больше и не проказит «нечистая сила». Земли коммуны поделены не между собственниками и душами, а между сахарной свеклой, семенной пшеницей, кукурузой, экспарцетом, лекарственными травами и горохом.

Выкорчеваны старые деревья, заложены плодовые питомники, виноградники и сады. Коммуна отправляет за границу голландский сыр и балановских раков. Заканчивается стройка короварни на триста коров. Плотники готовят канадские домики для свиноматок.

...Лозинский не только расписывается, он одолел таблицу умножения и четыре арифметических действия.

5

(сокращено)

Коммуна готовится к уборочной кампании. Первый раз коммунары, занятые на полевых работах, разбиты на бригады. Бригадир ежедневно получает задание, расписываясь на карточке. Ежедневн составляются и доводятся до общего сведения сводки.

«Штурмовая колонна ударников сада пополнилась еще одной ударницей. Товарищ Гомонючка включилась в группу Мазурика. Результаты штурмовки превышают 300% выработки, а именно: Мазурик — 37 ямок, Гомонючка 36, Гончарка 35». Каждый ударник находил отражение своей работы в сводках, плакатах, стенгазете.

К обеду пионеры привозят в поле газеты и журналы. В газетах все важное подчеркнуто красным карандашом. Специально выделенные чтецы читают вслух газеты. Вывешивается стенгазета-летучка, устраиваются короткие совещания - проверки.

В терэскадроне место Скутельника, получившего новое назначение, занял молодой командир Иващенко. Он тоже редактирует летучки и стенгазеты бригад. Он там, где бригада не выполнила своего задания и старается поскорей избавить себя от черного флага.

Члены совета и правления коммуны дежурят на поле; по утрам все, и доктор коммуны Кунина и бухгалтер Полевой выходят на уборку гороха.

Киноэкспедиция ВУФКУ снимает коммуну. Металлические зеркала отражают солнце, треск киноаппарата сливается с шумом молотилок. Режиссер просит улыбнуться Шуру Жиденову, а той действительно смешно. потому что не привыкла она улыбаться по чьей-то просьбе, «в порядке дисциплины». Она держит над головой сноп, сверкающая желтизна сливается с ее выгоревшими волосами. зерна текут по ней как дождь.

6

Шура работала на ситцевязальной фабрике. Скороговоркой тряслись ремизы, натянуты нити, каждая нить на учете. Вот выбилась нитка. Ткачиха вдевает ее крючком в специально предназначенный для нее глазок. Шура работала на шести станках.

Ткачиха Жиденова приехала в коммуну навестить своего брата. Шура начала осматривать коммуну с пекарни, где работал брат — смотрела, как ловко сажает он хлеба в печь.

Через несколько дней она знала коммуну не хуже брата. Запомнила имена и прозвища всех коммунят и катала на плечах Володьку Гомонюка. Из газетной бумаги сделала каждому малышу наполеоновскую треуголку и лодку. Во время киносеанса помогала киномеханику. Ходила по отраслям: крутила сепаратор, запускала трактора, кормила цыплят. Так понравилась бабушке Якубовской, что та подарила ей для шляпы перо из павлиньего хвоста.

Но у Шуры не было шляпы, не приспосабливать жэе перо к красному платочку на белокурой своей голове.

Шуру прозвали «астраханочкой».

— Эх, белуга какая ладная! — мечтали о ней холостяки.

Дни Шуриного отпуска кончались. Руками, привыкшими к ниткам, собирала она прибитые дождем стручки гороха.

— А мы не отпустим тебя, подводы не дадим и вообще, — сказал ей Щекин, секретарь парторганизации. — Ты нужна здесь. На фабрике работала, в комсомоле, задор у тебя такой, вот и растормошишь наших комсомольцев. Были у нас раньше орлы, отпустили их учиться, а вот теперь не чувствуется комсомольской организации. Поработаешь год в селе. Подумаешь, велика важность. Дал же нам рабочий класс 25000 рабочих, а ты начнешь двадцать шестую тысячу.

щекин научился у Гажалова и Левицкого убеждать людей. Левицкий улыбался ямочками на щеках и блеском глаз, а лицо щекина при улыбке вытягивалось вперед, он смеялся подбородком.

— Ну я же говорил, остается, — доложил он Левицкому. Шура стала работать вместе с Аркадием Кучером, другим комсомольским «вождем» коммуны, не астраханского происхождения.

Аркадий Кучер окончил агрошколу в Верховке. Несмотря на свой молодой возраст, он был главой большого семейства: целого звена своих братьев и сестер в пионерском отряде. Кучер был прикомандирован в помощь Лозинскому. Вместе с ним он работал и в «Червонной Армии», и по полеводству. Он всюду сопровождал Лозинского, загорелый, рослый, в трусиках. Кучер закалял себя.

Он мечтал о море, о том как сквозь шторм поведет корабль; но чтобы попасть во флот, ему нужно быть здоровей. У него что-то затемнено в легких. Аркадий выучился и Лозинского училдышать правильно, во весь разворот груди.

В начале 1930 года в комсомольской ячейке коммуны было 20 человек, а к концу года уже 118 комсомольцев. Это были дни «штурмов». Часто даже самая обычная работа называлась штурмом.

После уборки подсолнуха заплесневели зерна. Комсомольская ячейка объявила штурм по осушке подсолнуха. Днем и ночью пять суток подряд комсомольцы боролись с плесенью. Штурмовые дни сменялись праздниками, и тогда устраивали карнавалы.

Комсомольцы сажали на повозку царя и кулака. Под управлением Грищюка шумовой оркестр исполнял торжественные марши. С песнями проезжали комсомольцы через Ободовку по дороге к Балановскому ставу. Там их встречал ухой и раками Кремнев. Брат и сестра Жиденовы учили ободовских комсомольцев плавать. Шура могла проплыть на спине несколько километров. Она смотрела на верхушки сосен и тополей, и странно было кй, что называют здесь эти пруды и ручейки речками. Какие же это речки. Если б видели они как плывут по ночам на Волге огни пароходов, если б слышали как уходят в просторы гудки.

Вечером с факелами возвращались в коммуну, сбрасывали с соломенного трона кулака и царя. Комсомольцы по очереди садились на трон и исполняли какой-нибудь номер.

Ободовская коммуна существует уж давно,
В ней костел стоит под боком,
А в костеле нет кино.

Жиденова работала в разных отраслях коммуны для того, чтобы, овладев производством, подучить ребят, объединить их вокруг комсомольской организации коммуны.

На макаронной фабрике она укладывала вермишель, закладывала рамки с натянутым тестом, просеивала муку через шелковое сито. Чтобы укладывать вермишель нужна быстрота рук, а у нее руки быстры что с нитками, что с макаронами. Комсомольцы макаронки обязались перевыполнить норму семидесяти пудов макарон до ста пудов.

Поработала Жиденова и в повидловарне, варила кизиловое и вишневое варенье. Нужно следить только за тем, чтобы не упустить пар и не взорвать котел. Варенье разливали по баночкам с этикетками коммуны. На повидле работали две Насти - Скобл-Гробовичка и Хомлак, дочери ободовских селян, вступившие в комсомол.

Работая радистом, Шура заряжала аккумуляторы. Этой специальностью она овладела у районного радио-инструктора.

Оля Кукумань подражала Жиденовой. Она была председателем коммуны, так же как и товарищ Левицкий. Коммуна пионеров называлась именем американского пионера Гарри Айзмана.

Маленькие котовцы работали на опытной делянке, выращивали бобовые культуры, кенаф и багат. Пионеры тоже ввели сдельщину, а когда они работали вместе со взрослыми, тоже как и отцы получали чеки за работу.

В 1930 году пионеры заработали 1600 рублей. За свои деньги купили барабан, костюмы защитного цвета и галстуки. Оля поражала всех своим громким, «размашистым» голосом. Никто не сомневался, что в будущем она обязательно будет командиром Красной Армии. Как и все пионеры, Оля Кукумань знала слова кавалерийских команд. Они соблюдали равнение в рядах, а по вечерам, в парке, когда в терэскадроне играли зорю, пионер Фауст Иванов трубил сбор. В терэскадроне и у пионеров шла перекличка.

Пионеры приходили и на заседания контрольной комиссии коммуны и тоже спрашивали вновь вступающих коммунаров:

— А ваши дети ходят в школу? В пионеры запишутся? А в бога веруете? А детей не бьете?

Кремнев их останавливал, но те все равно требовали ответов на свои вопросы.

7

Осенью приехали в коммуну демобилизованные красноармейцы. Все они еще до своего приезда в Ободовку видели белый палац коммуны, парк, верблюда Алешку и бабушку Якубовскую с цыплятами. В частях украинского военного округа красноармейцы смотрели короткометражный фильм «Коммуна котовцев».

Богатая жизнь, сытые люди (недаром снимали Дядю Пуда), нарядные девки, хорошие кони. Вкусной казалась по картине жизнь в коммуне. В этой же картине красноармейцы видели как котовцы преследовали банды, как начинали свое хозяйство.

В некоторых частях 3-й Бессарабской дивизии, в бронедивизионах отчтитывался Левицкий перед красноармейцами о своей поездке в Америку.

Делегаты от частей приезжали в коммуну на экскурсии и на тракторные курсы. Им объяснял Максимов, что свиньи в коммуне «специальной кавалерийской породы». Красноармейцы часами стояли у инкубаторов на птичнике. Их поражали белые леггорны и особенно то, что у каждой курицы на лапке номерок, как шпора.

Левицкий показывал бойцам то, что иначе выглядело в жизни, чем в кинокартине. Недавний командир отделения Цыбульский сразу же попросился на работу к «кавалерийским» свиньям, но испугался двух друзей, которые тогда отбывали свой срок в терэскадроне.

Лозинский ходил строгий, с наганом и шашкой, выжидающе посматривая на молодых бойцов — с кем из них придется ему ругаться? Кто-то сказал Цыбульскому: смотри, попадешь к Гомонюку, не обрадуешься. И тот сразу поверил, когда отвернулся, не выдержав устремленного на него взгляда Гомонюка.

Красноармейцы ходили все вместе; они видели в коммуне много военных и не хотели уронить себя в глазах старых партизан. Поэтому щеголяли выправкой и чистой формой, припасенной чтоб хвастаться после демобилизации.

Скоро прибудут их семьи в коммуну из Татарии, Казахстана, Ивано-Вознесенской области. А пока они все — женихи, на положении холостяков. Коммунары приготовили им холостяцкую. В комнату к новым коммунарам заглядывают завцехами, ищут не танкистов и пулеметчиков, а плотников и слесарей.

* * *

Агей Реут пенед сном сложил свои галифе и гимнастерку так же, как складывал их на табурете в казарме, которую строил когда-то Гажалов.

Каждый из коммунаров надолго запоминает свой первый день и первую ночь в коммуне. Это не просто переночевать на новом месте на незнакомой постели. В первую ночь в коммуне думают люди, ставшие коммунарами о новом назначении в своей жизни. Какой-то внутренний киномеханик гонит друг за другом кадры с людьми, индюками, окошками в кухне, из которых выдают пищу...

Реут видел города и села на маневрах и на родине. А здесь как в армии, но и как в саду. Вечером в парке бил фонтан. На балконе палаца играл оркестр, внизу показывали световую газету. Что это за жизнь, что за люди... Как они привыкли друг к другу, по особому разговаривают и ругаются... а ккой башковитый этот Левицкий!

По селу дядьки снимают свои соломенные широкие шляпы, здесь и волы и павлины, здесь и как у них в Казахстане и как в Америке. А ведь его, Реута, уж наверное ждут дома. Брат должен пойти в армию. Может, и брат попадет на Украину. Реут думает о Казахстане, Ободовке, Левицком, об отце.

По коммуне ходят сторожа, они выстукивают время на металлической рельсе. Три раза предупредительно мигнула лампочка перед тем, как коммуна опустилась в темноту. Радионов сторожит телят. От них идет тепло, и Радионов борется со сном.

Сон победил и Реута, понес его к следующему деловому коммунарскому дню.

* * *

Отец Реута работал в кузнице, а Реут должен был кончать молотьбу. Другие парни катаются на пролетках с гармошкой, последнюю свою вольную неделю.

Реута взяли в кавалерию.

Тосковала мать.

— Людям счастье, а тебя взяли.

Мать готовила Агею на дорогу рубашки и полотенца.

Агей уверял Наташку, с которой гулял он больше года, что не возьмут его, по причине небольшого роста и неважного здоровья. Теперь же просила она сыграть на расставание свадьбу, а то если холостым уедет Реут в кавалерию, не знает она, ждать его или нет.

Закончив в последние дни работу, Реут гулял то у дяди, то у зятя. Угощали Реута, устроил он гулянку вместо свадьбы. Обнимал и гладил Наташины волосы:

— Нам в кавалерии холостым легче!

Подняли его с тяжелой головой с печи.

— Ну, вставай, красноармеец.

Реут вышел из избы, посмотрел на небо, на подрумяненные осенью листья. Брат запрягает лошадей. Будет он теперь хозяйствовать вместо Агея.

Заиграла гармошка, заплясали родственнички. Последний раз в родном доме выпил Агей очищенной самогонки. Плачет его знакомая, так и не знает, ждать ли его два годика.

Пошел Реут впереди лошадей, растягивая гармошку. Выходят соседи из домов, и русские и кержаки, — все провожают Реута. А до станции далеко. Десятки верст лошадьми, а потом больше сотни на пароходе по Иртышу.

Первый раз в жизни уезжал Агей из своей глухой местности. Щупал руками голову:

— Ничего, авось выдержит.

Передал на пристани гармошку брату, встал на сходни, покачнулся и взошел на пароход. «Роза Люксембург» везет его в Красную Армию.

Потом ехал четырнадцать суток и сошел вместе со своей командой сибирских и казахстанских парней на остановке в Гайсине, где слышался незнакомый для него говорок.

В казарме не мог привыкнуть Реут к быстроте. Заранее просыпался перед подъемом и натягивал галифе под одеялом.

Не мог привыкнуть он и к лошадям, нет нет а ударит по ноге копытом. Лошадей реут знал с детства, но к жтим нужно иметь другой подход. Крепко ездил он на коне, во всю гнал с горы, догонял зайцев и лисиц. А здесь кричат ему не болтать руками, по особенному нужно переносить ногу.

Реута назначили в полковую школу, он быстро укрепил поездку и хорошо брал препятствия. Получив первое письмо из дома, каждый день выкраивал минуты и перечитывал знакомые строчки. Пишут, что скучают без него в деревне; брат купил новую упряжь.

На этописьмо реут ответил собственноручно, через несколько месяцев, когда больше стал б\понимать смысл в буквах. Написал свой адрес: получить курсанту пулеметного эскадрона. Написал о том, что выйдет из школы командиром. ...«И нзачем спешить, когда и потихоньку можнодело сделать и лучше. Верней будет, а хдесь оттого что боишься сделать что-нибудь невпопад, опоздать — голова идет кругом и не все получается ловко».

Реут привыкал к дневальству; лошади в конюшне должны быть накормлены и в чистоте. Перед утренней и вечерней поверкой чистил мазью свои сапоги, подтягивал пояс. Получив мыло и зубную щетку, смотрел за другими, как это они «набирают порошок и шаркают по зубам».

Научился Реут разбирать замок пулемета, ловко освобождая его от боевой пружины. Уверенно держался на локтях, когда стрелял из пулемета. Он стал разбираться в делениях угломера - квадранта, для того чтобы стрелять поверх своих войск и по закрытым целям. За выполнение стрельб он получил благодарность от командиров эскадрона и полка. Реут быстро устранял задержки, за меткость и быстроту получил значок отличного пулеметчика.

Скоро Реут перестал бояться быстроты. Он не только быстро вставал, но и боролся за каждую секунду, чтобы, обгоняя секундомер, на глазах командиров разобрать и собрать пулемет.

Перед демобилизацией Реут видел картину о коммуне. Что делать ему теперь у себя в хозяйстве — запрягать и распрягать лошадей? Это мало для отличного пулеметчика. Та же улица и гармошка. Да и Наташа не дождалась его возвращения, пишут из села — замужем.

И почему он должен жить там, где родился, когда много есть стран и краев и на глобусе в Ленинской палатке и в Союзе. Узнал Реут на политзанятиях, что ВКП(б) есть авангард рабочего класса, что крестьянство по своему составу не одинаково; что в разных странах — во Франции, Германии рабочий класс борется за освобождение от капитализма.

(сокращено)

Перед деморбилизацией долго размышлял о том, куда выписать литер: в Казахстан или коммуну. И решил — в коммуну. Если научиться разбирать разные машины так же как пулемет, тогда легко и в жизни цель иметь яснеую, как яблочко мишени.

Может Реут работать и в мастерских, и на короварне, и на полевом огороде. Только стать на работу. А до его прихода в коммуну постарались ребята, тоже в прошлом бойцы, кавалеристы и наводчики, чтоб было где стать на работу Реуту.

Стал реут возить коровам бурачный корм, занимался в рабфаке коммуны. Летом прошел десятидневные сборы в терэскадроне. Во время маневров подал заявление в партию, рекомендовали его Щекин и Иващенко.

Агей Реут не думал о том, что он кому-то подчиняется. Он мысленно повторял про себя задания и, что бы ему ни поручили — выполнял точно. Армейская дисциплина стала дисциплиной и его колхозных дел и работ.

С детства знал Реут лошадей, в армии два года ездил на тачанках, а вот в Ободовке снова пришлось привыкать и учиться у Гомонюка. Не понимали его лошади. Для того, чтобы ехали вперед, нужно крикнуть им «Оця, оця!», а чтобы встали или медленнее пошли — «Соба!». Такие уж подольские лошадки.

Привыкал Реут и к украинскому языку, и когда уж он свободно разговаривал с дядьками, его как кандидата партии послали в село Цыбулевку на хлебозаготовки.

В 1931 году дали ему отпуск для поездки в Казахстан. Рассказывал он отцу и брату о том, в какой коммуне живет. Не верили родственники Агею Ивановичу, как это цыплят выводят электричеством.

Удивлялась сестренка: что это он зубы трет. — Что у тебя, болят они? Зачем мажешь?

Ждали возвращения сына. Начнет опять хозяйничать. На лошадях ездить. Упало без Агея хозяйство, брат все больше насчет гармошки.

Реут по случаю встречи выпил мало, не так как при отъезде.

— В детстве тебя, чтоб не кричал, водкой поили, а теперь взрослым стал так упрашивать надо.

С собой в коммуну из индивидуального своего хозяйства забрал реут сестру. Теперь он знал, куда везет его «Роза Люксембург» вниз по Иртышу. Рассказывал по дороге сестре о Германии и женщине , именем которой назван пароход.

* * *

Ревика без размышлений стал работать в мастерской коммуны, которая обслуживала весь район. Горны с механическими вентиляторами, токарный, штамповальный станки, бормашины. С зимы ремонт инвентаря для посевов и обработки почвы, потом прополочный и сеножатвенный инвентарь, сноповязалки, молотилки. круглый год ремонт мельницы, маслобойки, макаронной фабрики.

Ревика в первый же день заметил, что не в порядке инвентарный двор; разбросал хлам. Вместе с демобилизованным красноармейцем Карандашом взялся за ремонт молотилки, которую хотели выбросить.

* * *

Цыбульский работал на свинарнике. Он привык к Гомонюку и Лозинскому, только не согласен был с тем, что высчитывали с него на детей из заработка.

— Уж если так, то надо чтоб деньги не зря шли!

Поехал он в село за своей женой, привез ее в коммуну. Но не хотела она питаться на общей кухне и работать на бураках. Из-за коммуны развелся Цыбульский с женой и огласил на собрании доярок, что хочет жениться на коммунарке, чтоб зря с него не высчитывали на содержание детей, так как он сам может стать отцом.

* * *

Иващенко, демобилизованный боец 3-й Бессарабской дивизии, никак не мог понять, что ему больше всего нравится в коммуне. И решил, что лучше то, что пока только в планах и сметах.

В коммуне начиналось строительство.

Бывшую конюшню пана Сабанского превращали в квартиры для коммунаров. Нужно ремонтировать постройки, здание терэскадрона; в короварне устанавливать подвесную железную дорогу для вывоза навоза и автоматические станки по образцу, привезенному Левицким из Америки. Строили телятник и зернохранилище, крольчатник, гусятник, комбикормовый завод и дом отдыха возле пруда в Балановском лесу.

Нужно строить новую конюшню так, чтоб она была разбита на отдельные корпуса и лошади стояли друг от друга на определенном расстоянии. Нужны отдельные помещения для жеребцов и для маток. Здесь же должна быть комната ветеринара.

Коммуна накапливала средства и бросала их на новые постройки. Левицкий мечтал о просторной фабрике-кухне. Растет коммуна, весной поступают в нее ободовские селяне, осенью приезжают демобилизованные красноармейцы. Нужно не 200-300 обедов в день, а две-три тысячи.

Сколько могут сварить Сикорский и Грищюк на старой коммунарской плите? Нужны паровые котлы, электромоторы должны вращать мясорубки, в титанах должен все время кипеть чай. Коммунар должен кушать в хорошенй столовой, фабрика-кухня должна быть аппетитной, с цветами, шторами на окнах, газонами и буфетом.

Фабрика-кухня должна стоять напротив ободовской церкви, возвышаться над селянскими хатами и помещичьими постройками.

Коммуна заготовляла строительный материал. Иващенко знал, что он должен скорей закончить ремонт квартир. В бывшей конюшне Сабанского стелили новые полы, над ней надстроили два этажа — здесь будут жить новые коммунары. Надо поскорей закончить и новые просторные «квартиры» для лошадей.

Гажалов приезжал в коммуну с инженерами-строителями. Они помогали архитекторам коммуны — Левицкому и Иващенко. Гажалов около полугода не был в коммуне, он приехал на одни сутки, объезжал колхозы Украины. Смотрел на два прорезавшихся зуба во рту своего сына Володьки. В дверь постучался Левицкий.

— Коля, привезли сегодня тысячу уток и тридцать штук задохнулись.

Гажалов забыл про зубы сына, он побежал вместе с Левицким выяснять обстоятельства, искать виновников. Жена долго ждала его, не укладывала ребенка. Поздно ночью прибежал Гажалов, схватил чемоданы.

— Ну, прощай, все в порядке. Я думаю, что мы разбрасываемся: и утки и кролики, — кричал он по дороге Левицкому и махал рукой жене. И через несколько минут уже сидел на подводе и чертил пальцем темноту.

— Вон там, если выстроим фабрику-кухню, нужно строить небольшие дома для коммунаров. У нас будет целая улица. Левицкий, фабрику-кухню мы твоим именем назовем! так значит, скоро ждем тебя в Харьков!

* * *

ЦК КП(б)У решило отозвать Левицкого на другую работу в Харьков. Он знает и Ободовку и сельское хозяйство Америки. Теперь он должен строить не одну бессарабскую коммуну, а сотни новых колхозов, новых «Червонных Армий».

...«Красный Путиловец» в Стратевке на новых прирезанных землях, низинах и в степи развил огороды. Мотор качает воду в вырытые коммунарами канавы.

В этом году кончилось самостоятельное существование молодой коммуны. В Стратьевке огороды и посевы подсолнуха, в Ободовке мастерские, короварня. Между хозяйствами три километра. Села Стратьевка и Ободовка — продолжение друг друга. Вместе легче работать, ведь и Котовский всегда мечтал о «кр-рупном хозяйстве».

Весной 1931 года соединились коммуны. Стратьевцы стали котовцами.

Левицкий оставляет в Ободовке 300 свиноматок, 250 петушков, тысячи кур и уток с кочурами, 5 тысяч пудов сушеных фруктов, 8 тысяч ведер вина, работающую в три смены макаронку, неделимый капитал в полмиллиона рублей... 475 коммунаров, друзей своих давних, выращенных не в инкубаторе, а в борьбе.

Двадцатипятитысячник Шихов быстро освоил и традиции котовцев и чековую систему. Он вводит сдельщину в цехах коммуны. Щекин научился у Гажалова «брать людей в оборот», а у Левицкого «давать установки и перспективу», захватывать и волновать.

Гомонюк остается с лошадьми.

лебедев и Лозинский подготовляются к сдаче агроминимума, им помогает Аркадий Кучер. 7-го сентября, в день МЮДа, его и Шуру Жиденову комсомольская ячейка передала в члены партии. Их поздравляли и они были вдвойне счастливы, потому что в этот же день, не дожидаясь разрешения контрольной комиссии, Аркадий Кучер перебрался к Жиденовой на постоянное место жительства.

В Москве, Киеве, Харькове на курсах и в ВУЗах учатся коммунары. Мокрицкий заканчивает колхозные курсы при ЦК ВКП(б). Володя Гомонюк посещает первую группу сельской семилетки.

7 ноября 1931 года коммунары после торжественного обеда в старой тесной столовой вышли на митинг к каменной ограде коммуны.

Прощаясь с коммунарами, Левицкий замазывал цементом кирпичи. Бессарабская коммуна начинает строить фабрику-кухню. левицкий уезжает теперь не в Нью-Йорк, а в Харьков. Он и Гажалов — полпреды коммуны. Пусть похлопочат для коммуны, для колхозов. Сутки и несколько сотен километров пути не разделят их с коммуной.

Коммунары подбираются сзади к Левицкому, он взлетает над кучкой сородичей, его подбрасывают сотни рук. Левицкий просит пощады, и вся коммуна, во главе с самым старым Добжанским, выходит на дорогу провожать его.

Вдвойне грустит Костенюк. Он не повезет больше Левицкого. В коммуне появилась своя авто-машина, правда дребезжащая и с визгливым гудком. Ванька Петров, «выращенный» Костенюком вместе с жеребятами, садится за руль.

Глава 9
Оглавление