— Левицкий приехал!
Ночью к станциям Крыжополь, Дохно и Тростенец выехали грузовые машины. Поезда приходят ночью. Они стоят по минуте.
Кто приедет, с кем встретятся утром?
Доярки вышли как всегда, спозаранок. Они первыми вступают в день. Фрося Сауляк на несколько секунд задержалась у входа в короварню, не пошла как всегда прямо, за ведрами, а смотрела так, будто старалась что-то вспомнить или найти.
Коровы спят лежа, чуть придавливают вымя, грузные и темные, точно укутанные теплыми коричневыми одеялами. Фрося садится на табуретку, гладит Маланку по заду и нежно начинает с ней разговаривать:
— Маланка, сегодня десятириччя коммуны!
Медленно подымается Маланка. Отставляет левую ногу. Фрося влажной тряпкой моет вымя, покачивает его на руках и только после этого берется за состк. Струя ударяет об дно ведра.
На двор коммуны въезжает первая автомашина.
* * *
Один из приехавших взмахнул рукой, музыканты припали к инструментам. Музыкальный взвод 49-го кавполка в полном составе прибыл на колхозное торжество. С грузовика раздался первый в этот день праздничный марш.
Трубачей, флейтистов и капельмейстера отвели в душ.
Наступало утро. Прохладная тишина окутала верхушки деревьев, ветер разрывал серое небо. На пустых полях желтели скирды. Утро пахло соломой.
По бывшему екатерининскому тракту, по проселочным дорогам шибко и бодро бежали небольшие подольские кони, гремели подводы. Колхозники спешили на праздник десятилетия коммуны. Девушки одели баламуты — ожерелья из точеных камней, вышитые рубашки и длинные, до земли, черные запаски, подпоясанные разноцветными поясами. Многие в маркизетовых и атласных платьях. Они размахивают ногами, не отрывая глаз от новых туфель на высоком деревянном каблуке.
Подъезжая к воротам коммуны, особенно протяжно гудели грузовики. Останавливались у дверей конторы. Коммунары вглядывались в приезжающих. Со всех сторон неслось по коммуне:
— Левицкий приехал!
— Котовская Ольга Петровна!
— А Гриша-то как вырос! Вылитый Котовский.
— Это, должно быть, Харлампиев!
Гости прыгали с машин, первое мгновение как-то нетвердо стояли на ободовской земле, смотрели на людей и на постройки, озирались. Улыбаясь одному, замечали другого.
Левицкий, как всегда, в движении. бежит навстречу к Гажалову. Гажалов за час до отхода поезда еще вычислял интегралы на большой черной доске в общежитии студентов Промакадемии имени Сталина в Москве. Ему в виде исключения предоставили трехдневный отпуск.
Гажалов и Левицкий первыми обходят хозяйство коммуны. Все ли на месте, все ли подготовлено?
...Кремнев последним вышел из коммунарской перикмахерской. И ему по случаю праздника пришлось «помолодеть». Он встречает гостей и по обыкновению смущается, когда его спрашивают о здоровье. Сразу же переводит разговор: показывает план постройки свиногородка. Пять корпусов, кухня, ванная-купальня, в каждом корпусе родильня и закрытые станки для кнуров. Кремнев ведет гостей к месту постройки свиногородка.
...Дороги утрамбованы и усыпаны песком. Коммунары-хозяева председательствуют сегодня у котлов повидловарки, у породистых свиноматок, у лошадей. Сегодня коммуна превратилась в выставку. Годы поползли по кривой диаграммы.
Гомонюк быстро комкает слова, приглашает посмотреть то, о чем коротко говорят цифры, забравшиеся вверх.
У каждого стойла свежевыкрашенные таблички с именем коня и его родословной. Триста упитанных коней, на многих крупах щетками выведены нарядные полосы. Гомонюк играет с конем, сует одну руку в сверкающую пасть Бандита, другой бьет его по теплым жеребячьим ноздрям.
Гилко ведет к повидловарке. Сегодня он показывает образцовую варку варенья. Сколько раз варил он и кабачковую и морковную повидлу. Сегодня все видят, как держит он каплю варенья на своем длинном ногте, капля стынет и не теряет своих очертаний. Гилко доволен. Этим вареньем будут сегодня угощать гостей. Гилко рассказывает Левицкому о нормах, которые он сам предложил для варки повидлы из кабаков. Жалуется Левицкому на котлы.
— Сюда нужны, — говорит Гилко, — два вакум-аппарата. Сладость не будет уходить вместе с паром. Чище и дешевле.
Агроном Дегтяр в обычной рабочей коричневой куртке прохаживается со своим учеником Лебедевым. Как показать три тысячи гектар земли в коммуне. Вот разве на выставке чистосортные семена. Около 8 лет ежедневно беседуют между собой Дегтяр и Лебедев. Как только Лебедев научился читать, стал брать он книжки у Дегтяра, переписывая прочитанное в тетрадку, запоминал названия почв и вредителей. Лебедев жаждал борьбы и драки, он продолжал «партизанить» на коммунарских полях и на винограднике, окуривая, обрызгивая, уничтожая вредителей, которых распознавал лучше агронома.
Агроном не смотрит на диаграмму. Он не забудет, как начинал учить коммунаров давить вино и варить повидло, так же как Кремнев хорошо помнит первых свиней, погибших от чумы. Сегодня приехали в коммуну те, кто в разные годы, по разным причинам покидали Ободовку. Старые коммунары Гульео, Харлампиев, коммунары, поступившие беспризорниками, а на праздник приехавшие летчиками, командирами Красной Армии и специалистами.
Приехал и Михаил Осипович Шаль. Он уезал в 1930 году, нужно было учить своих детей в городе. Он не узнает коммуну, а коммунары не узнают агронома. Михаил Осипович всюду поспевает за Левицким, а ведь нескольк лет тому назад агроном ступал, ощущая тяжесть своего широкого массивного тела. Время и малярия сократили объем агронома, точно из тучного Шаля вылез худенький, юркий человек, похожий на него только темными, сметливыми глазами.
— Когда я ушел, Виктор Федорович, ведь было 565 гектаров земли, а теперь какие возможности, какая кормовая база. Вы видели, в окружности коммуна занимает радиус в 13 километров. Надо поехать посмотреть, какие огороды в Стратевке. Я ведь там никогда не был! — кричит Шаль Левицкому.
Несколько лет тому назад Шаль поражался восторженности председателя коммуны, а теперь сам задыхался от восторга, встреч и воспоминаний.
Двор коммуны обрамлен новыми строениями. Всюду свежие крыши. Под навесом вычищенные машины. Тянутся корпуса новой короварни, как блестит железная крыша конюшни, выставившая вперед, как поднятые руки, десятки высоких труб вентиляторов. Конюшня голосует за праздник.
Новые дома. Кирпичный завод. А ведь дороги — совсем другие дороги!
Левицкий, Гажалов, Шаль, коммунары и гости стоят у водонапорной башни. Над ней развивается полотнище, прибитое к необструганной доске.
Митител показывает вниз, на Кочегуры.
— Вон видите, Михаил Осипович, и там теперь коммуна. На этой улице почти все дядьки вступили в коммуну.
Внизу Кочегуры. За чернеющими тополями видны соломенные крыши, а дальше пруды, дороги. За прудом Новая Ободовка. Еще дальше черные домики местечка, сахарный завод и уходящая от глаз Старая Ободовка. Со всех сторон сливаются с небом черные земли коммуны.
* * *
Газета вышла вовремя. Иртюга готовится к торжественному собранию, кладет вечное перо и шелковый платочек в верхний карман пиджака.
В комнатах побелены стены, развешаны вышитые полотенца. Подушки, как тесто, всходят на постелях.
Коммуна вступает в праздник. Люди стоят на дворе, у большинства из них нет сегодня никаких дел. Только фотограф решает необычную задачу: как поместить на одном снимке то, что не вмещает объектив его аппарата: 14 грузовых машин и 11 легковых.
Недавно появившиеся на проселочных дорогах Чечельницкого района амовские и горьковские полуторатонки и Форды выстроились во дворе коммуны, в селе за тридцать верст от железной дороги.
Единственный по своей профессии житель города Тульчина садится на табурет посередине двора. Его пригласили сюда на гастроли, так же как артистов киевского театра Красной Армии. Он восемь лет чистит хромовые сапоги ваксой и белые туфли мелом на главной улице города Тульчина. Здесь же будет чистить еще лучше, чем в Тульчине и Армавире. По случаю праздника щетками выбивает на ящике невероятные колена.
Вокруг столпились ребятишки и пожилые колхозники в белых кожухах, окаймленных черным барашком и парни в пиджаках и косоворотках. Большинство впервые в жизни видят, как работает чистильщик сапог. Павел Танасиенко, недавно вступивший в колхоз «Новая Громада», доверяет черноглазому гастролеру свой сапог. Ему нравится его умение. После чистки он ступал, как-то особенно подымая ноги, а через пару часов танасиенко, расчетливый хозяин, не пожалел еще двух гривенников, чтобы еще раз замелькали у носков его сапог щетки в умелых руках.
На балконе палаца играет оркестр 49-го полка, в парке оркестр коммуны, у входа на фабрику-кухню оркестр соседнего сахарного завода. Чистильщик спрятал щетки в ящик и смотрит наверх. Колхозная повариха Анастасия Гомонючка первый раз в жизни совершит сейчас необычайный для нее поступок. Она поднялась на парашютную вышку... чуть не перекрестилась, отрывая ноги от доски. Парашют, нарядный как Гомонючкин платок, понес ее к земле. Там Гомонючку подхватывают «кавалеры», московские художники Игумнов и Смирнов. Ведут ее на свой вернисаж в клубе коммуны.
У входа не проверяют билетов. Гомонючка смотрит на то, как застыла она на полотне с фруктами на подносе. На картинах вишневое цветение половодьем разливается по Ободовке, на фоне заката стадо приближается к короварне.
С выставки выходили в парк. Солнце поднялось над тополями, забелел палац. Забил фонтан, неожиданно и говорливо. Капли разбрызгивались по облетевшим листьям. Небо голубым простором легло над Ободовкой, над коммуной. Осень премировала коммуну ярким днем, солнце не уставало так же, как музыканты и фонтан.
* * *
У дверей фабрики-кухни сразу образовался затор. Каждый должен сдать свое пальто или кожух на вешалку и получить номерок. Внутри, стоит войти в главную залу, уже весело.
Пол в пестрых метлахских плитках, кайма зигзагом вьется по стенам, ловко оттянута тонкой кистью филенка. В Ободовке не привыкли к такой «кубатуре». Кажется, что тоненькие колонны, разрисованные под мрамор, поставлены именно для того чтобы удержать потолок. Сквозь большие окна как-то иначе воспринимается ободовский пейзаж. Над уходящей далью, в которую вкраплены соломенные картузы хат и плетеные заборы из лозы, особенно одинокой кажется труба ободовского сахарного завода.
Напротив фабрики-кухни — церковь. Эти два здания среди белых мазанок словно богатыри, отделившиеся от рати для единоборства.
Взад-вперед разгуливает по кухне «кок» коммуны Сикорский. Он должен накормить несколько тысяч человек, накормить вкусно и сытно. В его распоряжении четыре паровых котла. Машины для резки хлеба и овощей. Приготовлены и стынут в подвале несколько бочек компота, тонна коврижек. В виноделии Крот заканчивает фильтровать смородинное вино.
Квашенко сторонится, ходит у стены. Кепка надвинута на лоб. Смотрит то на плитки, которыми выложен пол, то на изумленные лица. Фабрика-кухня удивляет и радует. Еще несколько дней назад Квашенко ходил здесь, подгоняя строителей и маляров. Он был как капитан на аврале. Теперь же, как и все, прошел, предъявив контролеру пригласительный билет. Он не виновник торжества, а все-таки без архитекторов и инженеров выстроена фабрика-кухня, заложенная несколько лет назад Левицким. Квашенко все больше улыбается сам себе и все надвигает кепку, вот вот козырек закроет подбородок.
Распорядители сдерживают напор толпы к окнам. Всех не может вместить и фабрика-кухня, открытые форточки заменяют рупора. Секретарь парткома коммуны Жиденов выходит на помост. Не сразу решается он перекрыть своим негромким голосом шум зала.
Капельмейстеры наготове. Имена Сталина, Кагановича, Молотова, Калинина, Петровского, Ворошилова, Якира, Буденного, Косиора, Постышева, Чернова, Гамарника.
Имена левицкого, Гажалова, Лепехина. Члены президиума занимают свои места на помосте. Проталкивается в зал Фрося, только что вернувшаяся с обеденной дойки.
Слово предоставляется Виктору Левицкому. Он обещает говорить не больше пятнадцати минут. На каждый год борьбы коммуны по полторы минуты. левицкий рассказывает о том, как открылась коммуна.
...Многие из приехавших не были здесь по 8-9 лет. Шинявский был директором банка, когда девять с чем-т лет назад к нему в кабинет ввалились оборванные люди в расстегнутых шинелях без хлястиков, в обмотках и постолах на ногах. Они просили денег, им нужны были лошади, плуги, чистосортное зерно. У них ничего не было, кроме их боевого прошлого.
Прошлые дни коммуны врываются, неподчиненные регламенту. Они присутствуют и в сегодняшнем дне, раздвигают его границы.
В разных местах огромной залы люди, внимательно слушая Левицкого, про себя «выступают» его содокладчиками. Кроме одинаковых пригласительных билетов, у всех есть еще и одинаковое сознание общей цели. Это оно пронизывало и Левицкого и Гомонюка, через большевиков и комсомольцев передавалось Тисменецкой и Мельнику, Грищюку и Фросе.
Каждый был тогда моложе на 10 лет. Коммуну создавали 20-23-летние парни.
Левицкий говорит о том, как у них ничего не было. О нищете их вдохновенной юности, о нищете первых коллективизаторов. Мир казался им проще. С горячностью, верой и поистине молодой наивностью готовились они сразу же из кромешной ободовской тьмы перейти в сияющую жизнь коммунистического общества.
Левицкий говорит об ободовских селянах, о том, как боролись они сами с собой, с корыстью, боязнью и неуверенностью перед завтрашним днем. Говорит о кулаках, о том как подсыпали битое стекло в корма, стреляли в селькоров, тащили к проруби комсомольцев. Как стреляли да не попали в него.
Левицкий вспоминает о том, как Лиза Гончаренко первая из бодовских селянок вступила в семью котовцев. Лиза слушает Левицкого, она могла бы прибавить и еще несколько слов...
Первый муж Лизы в первый же год коммуны уехал учиться. Лиза осталась одна среди холостяков, женихов. Она жила не раздумывая, она нравилась и ей нравились. Потом, когда многие из ее кавалеров стали мужьями и отцами, когда много женщин стало в коммуне, стали плохо говорить про Лизу, не допускали ее к детям, а как-то даже поставили вопрос об исключении ее из коммуны. И тогда один венгерец, недавно прибывший в коммуну, старший тракторист, взялся сделать из нее самостоятельного человека.
Взялся он за это с настойчивостью и с сердцем. А были и такие, которые прост так, из озорства, мешали — «Какая была Лизка, такой и останется». Пришлось венгерцу увезти Лизу из Ободовки. Несколько лет жили они где-то в СИбири. Лиза скучала не по родной хате. Каждый день вспоминала, как пошла она в коммуну. Жизнь там наладилась, а она должна жить в стороне...
Лиза тянула мужа обратно в коммуну. После того, как родила она сына, стала другой во взглядах и по характеру. Муж боялся Ободовки, разрушат там его семейную жизнь. Лиза настояла на своем. Вначале переехали они служить на ободовский сахарный завод. Все поближе к коммуне.
Потом, через несколько месяцев, ночью собралась Лиза в недальний путь. Ради этого ее муж должен бросить службу шофера на сахарном заводе. Ночью грузовик гудел у ворот коммуны. Лиза с ребенком на руках пошла в детский дом, ей открыла дежурная нянька. Лиза уложили аына в свободную кроватку. Она вернулась в коммуну матерью, человеком, осмыслившим свое прошлое. Вернулась коммунаркой. Ведь во всех этих постройках и корпусах есть и ее труд и страдание.
Хорошо встретили кммунарки Лизу. «Совсем другой женщиной стала».
...Лиза слушает Левицкого. Он говорит о людях, выкованных коммуной, о председателях колхозов, сельсоветов, о студентах и командирах. Лиза хорошо понимает Левицкого. Если бы и ей дали слово, она тоже рассказала бы, как теперь руководит детским садом коммуны, как растет и играет среди других коммунарских детей ее сын, о том как недостает еще в детском доме комнаты для игр и уж второй месяц нельзя получить клеенки для столов. А самое главное, коммуне нужен детский врач.
Левицкий говорит о командирах.
Это о нем, об Аркадии Кучере, который получил отпуск на несколько дней. Он один среди всех одет в морскую форму. После трехмесячного отсутствия Аркадий сегодня увиделся с коммуной, с женой Шурой, первый раз пожал кулачок своего маленького сына. Они сидят рядом.
Четыре года назад комсомолец Кучер мечтал о флоте. Шура помогала ему накопить силы и румянец. Больше всего боялся Аркадий, что не подойдет по здоровью. Закалял себя в балановской воде, бегал на лыжах по ободовским холмам. Он пошел добровольцем во флот. Через нескольк омесяцев из Владивостока на все свое краснофлотское жалованье послал телеграмму в Ободовку — поздравлял Шуру с рождением их сына, обещал им обоим отлично служить во флоте. И выполнил свое обещание, сдавал зачеты отлично, и его занесли в Красную книгу имени 17-го партсъезда, приняли в училище имени Фрунзе.
Он, сельский комсомолец из села Верховка, воспитанный патизанами коммуны, будет строить новые корабли, перед которыми расступятся воды морей. Он расскажет сыну о том, как проводили он и Шура разлуку, как встретились на празднике коммуны. А Шура добавит к словам своего капитана историю как не сдал он одного зачета, правда не имеющегося в программе. Привез Аркадий сыну в подарок такую же фуражку как у него, с ленточками, башмачки и курточку. Обрадовалась Шура, а потом рассмеялась и досадовала. И фуражка и башмачк малы оказались, не учел отец успехи и рост сына.
...У Левицкого истекает время. Он должен приветствовать коммунаров не только от себя, но и от имени Наркомзема Украины.
Коммунары подхватывают его, и сразу же становится всем ясно, как ни подбрось его - все равно до потолка далеко.
На помост поднимается Митител, стоит и выбирает слова, с чего бы начать. Начинает он с улыбки. Стоит председатель коммуны и улыбается под аплодисменты всех собравшихся, и всем становится весело и хорошо. Митител начинает с цифр. Было 500 га земли — есть 3200, 22 сеялки, 34 плуга, 35 культиваторов, 108 борон, 247 рабочих коней, молодняка 89 штук, коров молочных 144, моложняка же 239. Свиноматок 105, молодняка 1100 штук, колхозные фермы продали 448 поросят.
Капиталовложений в коммуне на 2675343 рубля.
Коммунары слушают. Сутулый Рудницкий вытянулся вперед. Сколько просидел он вместе со своими товарищами в бухгалтерии, чтобы выпустить двух-, трех, ... семизначных бойцов на парад коммуны. В этих цифрах и стены домов и крыши коммуны.
Уже сейчас у наших колхозников много свободных средств. Нам нужна, говорит Митител, жилищная кооперация. Мы будем строить для зажиточных колхозников чистые, просторные дома. С удобствами, ваннами, канализацией.
— Мы должны работать круглый год. Надо загрузить в зимнее время всех коммунаров. Изготовлять тару, плетеную мебель, уксус из отходов виноделия. Плодовый комбинат должен давать в год 300 тонн повидлы.
Этой весной мы обсадим все овраги коммуны розами, надо наладить производство розового варенья.
Наконец мы добились: нам передают костел для устройства звукового кино. Вместо органа мы скоро услышим в Ободовке «Чапаева», а может быть, если поставят картину о Котовском, то и Григория Ивановича.
Митител говорит о постройке гостиницы для приезжающих в Ободовку, о дальнейшей электрификации производства, о том что на каждый гектар зхемли должна быть одна голова скота, о вакуум-аппаратах, расширении виноградников, откорме свиней на фабрике-кухне, о радио на конюшне, о детях, которые еще живут в селе.
Миител говорит о предстоящей весенней посевной. Вот-вот предложит всем пойти на работу.
Старик Радионов толкает старшего сына. Все его сыновья — командиры, приехали в коммуну на праздник. Радионов хвастается цветами на столах фабрики-кухни, картинами художников, Митителом и сам собой.
— Если так много понастроят, а уж если говорят, значить быть посему, кто же это все сторожить будет? — спрашивает Радионов у сыновей.
На столе президиума, на страницах многотиражки и в карманах Иртюги много приветствий. Реи продолжают поступать на телеграф. Жиденов читает письмо наркома земледелия СССР товарища Чернова.
(Текст письма опущен).
Жиденова сменяет Иртюга. Он произносит одно только слово, приводящее в восторг партизан и красноармейцев, шефов и пионеров: — Якир!
(Текст письма опущен).
Якир знает о том, что коммуна выполнила все свои обязательства перед государством, которое руководит, дает людей, деньги, машины. Коммунары приветствуют лучших людей отечества, партии и страны.
Еще недавно Лепехин говорил коммунарам — праздновать после победы. Сегодня празднуется победа. На Лепехине, как на женихе, новая черная косоворотка. Он держится руками за ремешок.
(Текст речи опущен).
Лепехина слушают котовцы. На него смотрят недавние коммунары. Они — последние единоличники Ободовки, к празднику коммуны тоже стали колхозниками. Держатся рядом, тяжелы и медленны их хлопки, в их движениях еще связанность, они еще не стали хозяевами коммуны.
Распорядители особенно рьяно усаживали их на скамейки. Ведь только что переступили они порог своей вековой привычной жизни в одиночку, еще только несколько дней назад их называли «индусами».
Начальник политотдела знает их путь. Им не придется испытывать сомнения Мельника, разрываться между собственным домом и коммуной. Партия за них разрешила их сомнения. Такие как лепехин учат их, стариков и молодых, как жить и работать.
И слова очень простые... больще хлеба, жиров, больше машин, культуры, газет и мыла, больше работать — больше получать. Богаче коммуна — зажиточней колхозник — крепче страна.
Лепехина слушают люди в красноармейской форме. У них только начинают отрастать волосы, они тоже всего несколько дней как в коммуне, приехали из полков и эскадронов. Стрелки, водители, кавалеристы. Им на втором этаже фабрики-кухни приготовили квартиры, никелированные кровати, громкоговорители, умывальники и шторы.
Каждый год осенью в коммуне встречаются поколения бойцов Красной Армии.
Левицкий смотри на председательствующего Ивана Жиденова.
Астраханский паренек несколько лет тому назад поразил его своей необтесанностью, а теперь еще больше поражает Левицкого. Как уверенно держится секретарь парторганизации коммуны. Застенчивый паренек стал одним из руководителей коммкны, основанной Котовским и политотделом 3-й бессарабской дивизии. А ведь Левицкий и Гажалов еще не старые большевики. Жиденов по годам не годится в сыновья. Это поколение их младших братьев. Они уже председательствуют, дают выговора, преподают в школах, заканчивают аспирантуру.
Вот они, сидящие 7а скамейках «деревенские» люди. Галушинский, самый непокорный из бывших беспризорников, вернулся в коммуну после демобилизации. Он еще не снял со своих темно-синих петлиц красный кубик.
Вот Юхименко, погонщик волов, он приехал в коммуну писать дипломную работу по реконструкции плодоовощного комбината. рядом с ним Татомер, первый комсомолец Ободовки. Окончил экономический ВУЗ, вернулся обратно в коммуну.
А Иртюга никуда не уезжал. Здесь, в Ободовке, он, сорванец и озорник, уборщик клуба, стал отличным редактором многотиражки.
На праздник коммуны приехали студенты: Гриша Шаль, Бессмертный, Кунгурцев, Радионова, Гажалов, Вакулин, Кущак. Когда-то Гажалов в пять утра поднимал коммуну на занятия. Прошло десятилетие, десять лет жажды и поисков знаний. Как весенние воды поднялись подспудные силы тысяч и миллионов, об этом в своей речи говорит ободовский ректор товарищ Колотвина.
Не дошла очередь до Лозинского, а он тоже приготовил речь, хотел говорить о себе и Гомонюке.
Председатель переходит ко «второму вопросу повестки дня».
— Первая ободовская селянка, не побоявшаяся десять лет назад поступить в коммуну, Лиза Гончаренко, премируется коровой!
— Коммуна премирует детей Котовского, Лелю и Гришу, пианино.
Леля КОтовская подпрыгивает за столом президиума. Лиза Гончаренко крепче подвязывает узелки головного платка. Четыре оркестра как эстафету передают друг другу туш.
Харабара Мотря, Талпа Юхтим, Вахина Настя и Баклан Василь — ударники садово-огородной бригады Гавриила Мельника.
Григоренко Оля, Оринченко Сеня, Малюта Рембайло, Курка Юхтим, Салабай Саломея — ударники первой полеводческой бригады Гавриленко.
Свинарка Офия Дзюба...
Длинный перечень награжденных путевками в санатории, отрезами, костюмами, поросятами, телками, деньгами, охотничьими ружьями.
Вспыхивают аплодисменты.
Козюберда первый раз посмотрел время на новых, только что полученных в премию часах.
Волнуется Сикорский. Пора кончать торжественную часть. Остыл компот. Ведь, в конце концов, это фабрика-кухня, а не зал для заседаний. Слово предоставляется поварам и официантам. Они дирижируют черпаками и подносами.
Первый тост. Сотня стаканов, наполненных смородинным вином, подняты над столами.
Свинари, доярки, трактористы, учетчики, бригадиры, красноармейцы. Товарищи по эскадронам, ветераны краснознаменных дивизий, трубачи, барабанщики, пьют за завтрашний день, чтобы был больше зерна, свиней, повидлы.
Лиловая темнота затопляет Ободовку. Стучит двигатель электростанции.
На фабрике-кухне сдвинуты столы. Объемистый завдвором Довгань и плотник Кацюбский берут друг друга за руки. Кацюбский протягивает руку Юхтиму Вознему, ездовому 2-й бригады, Довнань — огороднику Чорбе, Чорба бабушке Якубовской. Растет круг, а посередине невысокая девушка. Он апередает привет от артистов театра Красной Армии, вскидывает вверх руки, и вслед за ней то же самое делают и Довгань и Кацюбский.
Сегодня агрономы не определяют погоду и влажность почвы. Закончили к празднику осеннюю посевную, сеялки в инвентарном сарае. Теперь все, кто ходил за сеялками, вскидывают руки и приседают на носках...
Девяностолетний кузнец Добжанский, служивший еще у пана Собанского, охмелел от одного стакана вина. В руках он держит газету коммуны и хочет разыскать Левицкого. Хочет снять перед ним шапку и прочитать несколько строчек из газеты. Недаром под конец своей жизни научился Добжанский грамоте, читает в газете все заметки о мастерских коммуны. Но никак не может он разыскать Левицкого, и потому приглашает киевскую затейницу сплясать с ним мазурку. Он расшаркивается, бормоча любезности, разгладив бороду и подкрутив усы, прикладывается к ручке.
Добжанский видел много балов в панском доме и помнит последнее гулянье, когда так и не удалось Сабанскому выдать замуж свою панну. Гуляет сегодня Добжанский, говорит хмельные слова, хочет вознаградить себя через десятилетия за то, что не приглашал он тогда пнночек потанцевать с ним, кузнецом.
Он закусывет свежей, еще не окрепшей в кожице колбасой и раками, выловленными из прудов коммуны. Тысячи раков пошли на съедение.
Светло в зале. Огромные окна как озера света. За ними поля, освобожденные от буряков, три тысячи гектаров под зябь слились с темнотой. на балконе бывшего барского палаца горит скромная иллюминация.
За много верст кругом видны огни коммуны. Так светятся только города, и знают селяне окружающих сел — гуляют сейчас коммунары и делегаты их колхозов, посланные на праздник.
* * *
Юбилей коммуны — праздник каждой семьи. Нужно поспеть всюду. Особенно трудно Левицкому и Гажалову, они получили сотни приглашений. Дымуцкий приглашает так, что ему нельзя отказать, он перехитрил всех. Сегодня, в день десятилетия коммуны выдает замуж свою дочь.
...Долго присматривался к коммуне Дымуцкий. Хозяева они или перелетные соколы: сегодня сел, завтра улетел. В 1930 году Дымуцкий вместе с сотнями ободовских семей вступил в коммуну. Гости коммуны — его гости. Не тк выдавал он своих старших дочерей. Не было у них тких женихов. Недавний водитель танка, в коммуне стал парторгом полеводческой бригады — теперь преподает трактор в сельскохозяйственном университете коммуны.
А невеста приобрела в коммуне профессию, которая только недавно появилась в Ободовке. Лена работает у станков макаронной фабрики.
— Эх, думал ли я, когда вас вначале «проклятыми бессарабами» в селе называли, что будете на моей свадьбе гулять, да еще в день какой. Ведь это вы меня, товарищ Левицкий, с коммуной сосватали.
Дымуцкий сегодня растроган и умилен. Он обнимает и целует своего зятя: — Вот он какой у меня!
С другой стороны к новобрачным, сидящим за длинным столом, подсел подвыпивший Кононенко. Он только сегодня приехал в коммуну и ему нечем похвастаться.
— Жених, ты научи меня, я буду на тракторе ездить. А то вон Иван Гомонюк, друг мой, большим человеком в коммуне стал. А Лозинский-то, ведь вместе с ним лошадей у Якира крали, в другую масть перекрашивали. А теперь, ей богу не вру, целыми тысячами ворочает.
Ольга Петровна, мамаша, посодействуйте, в коммуне хочу остаться.
Десять лет назад звал Котовский после демобилизации своих бойцов строить коммуну, ходить за конями. Кононенко сорвался из коммуны в первый год. Где-то странствовал, менял профессии, раза два отбыл срок в заключении. И вот теперь пригласительный билет на юбилей застал его, когда он снова думал сменить местожительство.
Лозинский подсаживается к Котовской, хочет поговорить о сегодняшнем «моменте». Все, что приготовил он для выступления на собрания, выкладывает он «мамаше» за свадебным столом, он словно решил перед ней отчитаться. Правда, не расскажет Ольга Петровна об их разговоре Котовскому... Зато Гриша Котовский, 12-летний пионер, слушает его, котовца.
— Раньше других ломал, зубами своими все что угодно мог, когда рассерчаю, перекусить, а потом себя переломал. Жена мне попалась настойчивая. Пить отучила. На сегодняшний момент я грамотный. Могу прочитать газету, может быть не так скоро как другой, не в десять минут, а в полчаса.
Упирался я, вышло что победили меня Левицкий и Гажалов. Они меня победили, и я сам в победители вышел. Если бы теперь пришлось из коммуны уехать, всюду мог бы устроиться и по полеводческому делу за любого агротехника, в короварне за любого животновода, а о конюшне и говорить нечего. Как только конь дохнул на меня, знаю я что он хочет. Если бы мне кто насчет хозяйства палец в зубы - сразу бы откусил. Я в последнее время всеи предприятиями коммуны заведовал. Если бы не коммуна, ничего бы с меня не было, кресты бы возил или спился. А теперь и коммуну имею и кабана на 8 пудов. Только одна беда, Ольга Петровна, провоевал я, прошатался, а меня недавно с документами наказали.
На станции Рудница вытащили и партизанскую книжку и красноорденскую, и паспорт, и удостоверение на наган, и партбилет. Когда сел в вагон, вспомнил все свои похождения, которые у меня были, и думаю: как же это могло случиться, чтобы у меня из кармана вытянули, а я и не слышал. Так страшно волновался, думаю — мы войну не кончили, должен я еще воевать с этими, которые крадут. А если война будет и доберусь при мировой революции к себе в родной дом в Бессарабию, не узнают меня.
Был я самым последним. Солому у помещика таскал, оборванный был как собака. А теперь, если бы созвал в своем селе собрание, так сказали бы «сукин сын, откуда он такой взялся».
Раньше только клинком рубал, а теперь берусь самого упертого переговорить, сагитировать на свою сторону. Стали мы с Гомонюком выше среднего. Живем с ним как всегда на одном коридоре.
Лозинский рассказывает Котовской о своем сыне. Надо же раз за 10 лет как следует наговориться.
— Кончил он семилетку. Сейчас думаю на осень устроить его где-нибудь в техникум и учить его, чтоб был он у меня не профессором, а инженером-конструктором. ЧТоб я на старости запустил себе сивую бороду и видел, что он инженер-конструктор. Я буду ходить, а он будет говорить: — Папа, ты воевал, смотри какой ты теперь старый. Вот будет он инженером, я поживу у него год-два и тогда уже умирать буду.
Миша Лозинский, Витя Колотвин и Гриша Котовский сидят вместе со взрослыми.
— Витя Колотвин! Пьем за тебя, тебе скоро десять лет! — провозглашает Левицкий тост за юного тезку.
— Он хочет сразу все, и юбилей и свадьбу и именины! Витя, а твою свадьбу отпразднуем вместе с двадцатипятилетием коммуны. Дымуцкий наливает в стаканы ребят виноградный сок.
* * *
Гомонюки несколько дней тому назад зарезали кабана. Гомонючка приглашает на ветчину. Она просит киевскую артистку, Эльгу Аронс, пожаловать к ней. Они идут рядом, две полногрудые женщины. Эльга Аронс, взбираясь по ступенькам, приподымает свое длинное платье.
— От дивись, — показывает ей Гомонючка, — хороший матерьяльчик, маркизетовое, во це к празднику сшила. Чоловику своему, Ивану, рубашку вышила. От це Галочку в детском доме ботиночками премировали, от только одеколончику нет.
У Гомонючки за столом товарищ ее мужа, Вани Гомонюка: бывший комиссар 2-го полка Захаров, теперь начальник геологоразведочных групп, автор работ по Караганде и Нижней Волге.
Эльга Аронс рассматривает Гомонючку, Гомонючка свою необычную гостью. Гомонючка хвастается: за убранство своей комнаты она получила первую премию. Раньше посреди комнаты стоял большой судук. Гомонюк называл его склепом пана Сабанского. В этом году на трудодни Гомонюки получили 3276 рублей. Купили платяной шкаф с зеркалом, в него и перетащила Гомонючка все из сундука. разукрасила стены домоткаными коврами, выпросила у художников рисунки, купила чучело павлина и открытки с крымскими видами.
Гомонючка ставит на стол пирог. Эльга Аронс встает и поет, сама, без аккомпанимента:
Как с востока дунул ветер буревой,
Закружилось все на свете.
Конь заржал под грохот бубна боевой...
По всем этажам, комнатам, недавно выстроенным образцовым колхозным хатам люди пили вино, плясали, вспоминали. Молдаване плясали джог, взявшись за руки, раскачивали в такт свои тела. Бывший чабан Чорба пел песню - дойну.
* * *
Председатель коммуны Митител тихо выходит из комнаты. Он идет проверить работу механиков на электростанции. Сегодня полным накалом горят лампы и цифры «10» на башне палаца. Электротехники проводят праздник в одиночестве. Сегодня необычная за все десять лет нагрузка на станцию в 45 киловатт. Как бы не подвести. Судьба праздника счейчас здесь, у рубильника.
Митител поздравляет электромехаников и сообщает о премиях. Идет дальше, обходя хозяйство.
В окнах фабрики-кухни цветы в кадушках и клеенчатые квадраты столов. Фабрика-кухня как огромный океанский пароход, причаливший к речной пристани, на которой качается фонарик и скрипят уключины. От парохода идут и разливаются волны.
Богатства коммуны и веселье охраняют сторожа. Они всюду: у телятников, складов, на конюшне и по дорогам.
Мерно дышит мотор водокачки.
Митител должен еще успеть поговорить с Гажаловым, а Гажалову надо сегодня же поспеть на скорый московский поезд. Через день он ровно в восемь должен быть на лекции в Промакадемии. гажалов ставит перед Митителом и товарищем Лупой деловые вопросы: в плохом состоянии телята, нужно в здании костела организовать звуковое кино, обязать Левицкого, чтобы он через наркомзем Украины достал образцы новых сельскохозяйственных растений. Товарищ Лупа, помощник наркома земледелия Союза, должен поставить вопрос о включении в план на снабжение промышленных предприятий коммуны. Кроме того, не хватает конных сеялок и прицепных катков.
Гажалов прощается. Он первым покидает праздник. Через несколько минут увидит издали огни коммуны, ему будет о чем размышлять по дороге. О том, кто кем стал за это десятилетие. О том, как не думал он, курский пекарь, что будет начальником особого отдела бригады Котовского. Будучи же начальником, не знал что будет поваром коммуны. А когда варил щи на семерых, разве мог предполагать, что через несколько лет, в день десятилетия коммуны будет спешить в Москву к грифельной доске, вычислять интегралы.
Он всегда будет помнить и жить Ободовкой, куда принес после фронтов страсть и доблесть красноармейца и улыбку запевалы. Чрез несколько лет будет и6нженером, руководителем стройки в каком-нибудь городе или местечке громадной страны. А может быть, и в самой Ободовке, которая скрывается за холмом.
На степями начинается новый день непобедимой страны, для коммуны же первый день ее второго десятилетия боев и побед.
Рулевой пролетарской революции ведет колхозы имени Ворошилова, Буденного, Блюхера, Чапаева, Котовского к сталинским коммунам, к мировой революции, к мировой коммуне.
